По словам Мора, Эдуард «никогда не падал духом при несчастии»; в мирное время он был «справедлив и милостив»[34]. Он слыл благочестивым в общепринятом смысле слова и, хотя был умен, не принадлежал к числу интеллектуалов, но с удовольствием коллекционировал книги, которые возил с собою повсюду, куда бы ни направлялся, а потом, когда его книжное собрание сделалось слишком обширным и громоздким, разместил коллекцию в Виндзоре, где она заложила основы Королевской библиотеки, существующей по сей день. Хотя он лично предпочитал иллюминированные рукописи, он стал покровительствовать Уильяму Кэкстону, первому английскому печатнику. Король бегло говорил по-латыни и по-французски и писал изящным курсивным почерком, что было немалой редкостью для средневекового английского монарха. Его чрезвычайно увлекала тогдашняя наука алхимия, способная, как полагали в ту пору, обращать низменные металлы в золото.
В своих вкусах Эдуард руководствовался требованиями Бургундского двора, который в то время считался законодателем мод в сфере стиля, культуры, манер и этикета. Он тратил крупные суммы на одежду, драгоценности и посуду, но стал играть роль покровителя искусств и воплотил свои давно лелеемые надежды перестроить или расширить королевские дворцы лишь на поздних этапах своего правления. Сегодня о почти бесследно исчезнувшей пышности и великолепии его царствования свидетельствуют часовня Святого Георгия в Виндзоре и Большой зал в кентском замке Элтем.
Прочно утвердившись на троне, Эдуард отныне предался наслаждениям. По природе своей он был расточителен и столь любил роскошь и удовольствия, что это не пошло ему на пользу. По словам Коммина, «он более привык к наслаждениям, чем любой иной принц его времени». Он хорошо танцевал, отличался во всех спортивных играх и предпочитал скорее предаваться всевозможным утехам, чем заниматься государственными делами. Едва ли не единственным человеком, который внушал ему страх и благоговейный трепет, была его грозная мать, которая, согласно письмам Пастонов, «могла управлять королем, как пожелает».
Главным пороком Эдуарда была его чувственность, и вскоре его распутство сделалось притчей во языцех. «Он только и думал что о женщинах, – с неодобрением писал Коммин, – и преследовал их, не зная меры, а еще об охоте и о собственных удовольствиях». Манчини полагал, что он
был человек чрезвычайно развратный. Более того, по слухам, он дерзко и высокомерно поступил с многочисленными женщинами, после того как соблазнил их, ибо едва только он удовлетворял свою похоть, как бросал этих леди, несмотря на все мольбы их, передавая их другим придворным. Он преследовал без разбора всех подряд, замужних и девиц, знатных и неродовитых. Впрочем, ни одной из них он не овладел силой. Их сопротивление преодолевал он деньгами и посулами, а завоевав, отвергал их. В его окружении находилось немало тех, кто потворствовал его порокам и сам принимал в них участие.
Мор писал о его «велик[ом] смолоду пристрасти[и] к плотской похоти»[35], ибо не было на свете ни единой женщины, на которую он не устремил бы свой взор, чтобы он тотчас же не возжелал ее и не принялся преследовать. Кройленд, наряду со многими современниками Эдуарда, считал, что король «неумеренно потворствует своим страстям и плотским желаниям». Впоследствии стали говорить, что чувственные излишества, которым он предавался в юности, непоправимо подорвали его здоровье и ослабили его. Впрочем, ни одна его связь не продлилась долго и ни одной из его возлюбленных не позволено было вмешиваться в политику. До нас дошли имена только двух из них: Элизабет Люси, замужней женщины, связь которой с Эдуардом приходится на начало его царствования и которая родила ему сына, Артура Плантагенета, а может быть, еще и дочь, и Элизабет Шор, которую обычно неправильно именуют «Джейн»: она была единственной, кого он, по слухам, искренне любил и кто неотлучно пребывала при нем в последние годы его правления.
Несмотря на всю свою приверженность наслаждениям, Эдуард был необычайно талантливым воином и полководцем. В девятнадцать лет он уже мог считать себя участником нескольких крупных сражений и победителем в двух решающих битвах. На поле брани он был «мужествен, решителен и доблестен»; по словам Вергилия, он «неустрашимо выступал против врага, внушая ему ужас, и одержал победу во всех войнах, которые ему случилось вести». Много позже Коммин замечал, что он сражался во многих битвах и не проиграл ни одной. Бросаясь в гущу боя, в рукопашную схватку, он явно ощущал некое воодушевление, хотя и не терпел войны бесцельной, ведущейся ради удовлетворения собственных амбиций, и старался избежать таковой, насколько возможно. Он отказался от призыва в армию более чем на сорок лет и ограничил его кампаниями, целью которых была только защита королевства. В отличие от своих предшественников, он не притязал на владения континентальной Франции: «Он не создан был выдерживать все труды и тяготы, которые необходимо было бы вытерпеть королю Англии, чтобы завоевать Францию».
Эдуард как можно чаще подчеркивал свой королевский статус, являясь на публике в короне, жалуя крупные денежные вознаграждения лицам, которых исцелял своим прикосновением (одной из «установленных служебных обязанностей» короля было возложение рук на головы больных, страдающих мучительным кожным недугом, золотухой, каковое прикосновение якобы излечивало от болезни), и нередко притом восседая на мраморном троне, председательствуя в Суде королевской скамьи в Вестминстере, дабы увериться, что правосудие вершится справедливо. Он любил атрибуты монархии, торжественность и пышность, требуемые протоколом величественные обряды и церемонии и проявления подобострастия.
Как монарх Эдуард превосходил Генриха VI почти во всем, в особенности на государственном и военном поприще. Он был твердым и решительным правителем, проницательным и прозорливым, обладал практическими способностями и деловой хваткой, а также с готовностью лично брался за любое дело. В конце концов его усилия восстановить авторитет монархии и превратить ее в институт, внушающий уважение и благоговение, увенчались успехом. Мор, называющий Эдуарда великим монархом, говорит, что он снискал любовь своих подданных небольшими проявлениями заботы и внимания, которые производили на них более глубокое впечатление, чем любые