И вот, огромная круглая площадь, вымощенная камнем, предстаёт передо мной. Сквозь непроглядный мрак я прозреваю две постройки: ветвистый дом Лианиэля и широкий ствол храма нашей владычицы. Раньше это место было так же наполненно эльфами. Жители Далармиэлии приходили сюда, мужья и жёны, родители и дети, чтобы прогуляться по этим просторам. Но сейчас здесь было зловеще и пусто. Пара ног последнего из представителей народа далров, наверное, в последний раз шагает по этой площади. Я шёл к дому нашего представителя. Что мне там суждено будет увидеть? Какие жуткие призраки там притаились? Чем на этот раз напугает меня морок? Я решительно двинулся в том направлении.
Сколько я так брёл по этой площади, неизвестно. Кажется, самую настоящую вечность. Если в районе магистров я мог хотя бы смотреть на выворотни домов, что проплывали мимо меня, то здесь не было того, по чему я мог бы ориентироваться. Только лишь дом Лианиэля становился всё ближе и ближе, а храм Далармиэли смещался по правую руку.
Но вот, я всё-таки предстал перед этим чёрным зевом, куда только что скользнула тень и скрылась в провале прохода этого дома. Я призвал соланлия, и свет только лишь ещё больше прибавил жути, потому что этот выворотень был весь облезлый. Кора во многих местах облетела, обнажая виду гниющую плоть мёртвого дерева. Немного с опаской поглядев на это, я всё-таки шагнул внутрь.
Прихожая осталась неизменной: продолговатый холл, вдоль которого из земли торчали корни того самого дерева, внутри которого я сейчас находился. В былые дни эти корни были очень удобными, и на них можно было присесть в ожидании того, когда же Торваилель выйдет из своих чертогов. Но теперь эти корни разрушились и валялись, словно дрова, заготовленные для того, чтобы бросить их в огонь. Преодолев волну печали, что поднялась во мне от этого вида, я ускорил шаг, приближаясь к следующему помещению. Соланлий остановился, потому что впереди были двери.
- Двери? – изумился я вслух, - Никогда тут их не было. Ну, или просто я уже давненько не наведывался в гости к нашему представителю.
Подойдя к ним, я пожелал было отварить их, но приостановился, потому что улавливал, как из соседней комнаты доносятся какие-то звуки. Припав к створам, я услышал плач и стоны боли. Конечно же, я понимал, что это была очередная уловка. Как только я окажусь по ту сторону дверей, всё затихнет, и я снова останусь один на один. Чтобы разобраться с этим как можно скорее, я толкнул эти створы и оказался в том помещении. Да, всё, как я и думал – тьма и безмолвие встречали меня. Но вот только, в отличие от всей остальной Далармиэлии, здесь я снова увидел трупы моих сородичей. И, ходя меж ними, я видел, что они все были нагими и… Я немного засомневался, но всё-таки допустил мысль, будто бы перед своей смертью они совокуплялись друг с другом. Жуткая похотливая оргия мне виделась в этих картинах, где каждый возлежал не с кем-то, а можно сказать со всеми сразу. Пройдя по этим трупам, я вошёл в следующее помещение и оказался в палатах, где в своё время Торваилель проводил различные собрания и обсуждения. Там был стол, за которым обычно сидели все присутствующие. Так вот этот самый стол сейчас был завален трупами эльфов, которые, как и те, кто находились в прошлом помещении, тоже погибли во время похотливых сношений. А на противоположной стороне, на том самом кресле, которое обычно занимал наш представитель, сидела какая-то самозванка. Да, труп был явно девушки, что было неким извращением, ведь представителями Мордалали являлись исключительно мужчины. И то, что там сидела какая-то далра, было неправильным. И причина её смерти была явной – кинжал тала, такой же, как и у меня, что торчал в её лбу. Всё это настолько сильно смутило меня, что я даже и не знал, что думать. Покинув этот развратный дом, я уселся на его пороге и стал обдумывать всё, что я сейчас лицезрел.
Ты представляешь, Сетамилис? Не просто похоть, а безудержная, неутолимая, дикая. Мне известно, что даже средь людей такой нет, хотя вы и считаете этих существ самыми скверными и грешными. У нас, у далров, и слова-то такого не существует – блуд. Мы даже и представить себе не могли, чтобы изменять своим жёнам, чтобы предавать тех, с кем ты связал свою жизнь. Если кто-то из моего народа создаёт семью, то это всё, узы навсегда, на всю вечность. И разорвать их было просто немыслимо. Да, близкие отношения приносят радость и удовольствие, но мы не могли представить, что мы ляжем с тем, с кем мы ещё не связали себя неразрывными узами брака. Это так же противоестественно, как, например, взять кинжал и убить им самого себя. Ты же не будешь сидеть, глядя на острие своего клинка, и размышлять, вонзить его себе в сердце или нет, ради того, чтобы посмотреть, что из этого получится. Также немыслимо было и для нас, для далров, иметь интимную близость с той, кто не твоя жена. Об этом страшно подумать.
Даже если к нам придёт кто-нибудь и станет насаждать новый взгляд на вещи, даже если нас принудят к этому, то мы просто-напросто не сможем перешагнуть через свою собственную природу, мы не сможем нарушить своё истинное естество. Мы лучше умрём, чем станем теми, в кого нас будут пытаться превратить. Наверное, даже если кто-то начнёт господствовать над нашими разумами и будет управлять нашими мыслями, мы всё равно какой-то частью себя будем противиться этому. Хотя, если вспомнить Лардадороин и Ларзаэдас, не такие уж мы сильные, нет в нас могучей воли, с помощью которой мы могли бы воспротивиться чужой власти. Ратард и ваурд приказали нам убивать собственных жён и мужей. Мы послушно исполнили этот указ. И никакие силы, внутренние или внешние не могли воспрепятствовать этому. Что же это получается, Сетамилис, мы не властны над своими мыслями? Мы даже не способны удержать свои руки и тела от того, чтобы чего-то