Позади посреди течения неожиданно появился плот. Тот, который Ваня ждал и не дождался. Увидев перед собой лодку, рулевой закричал:
- Эй... Эй, берегись...
Ваня снова заработал веслом. Напрасно. Лодка кружилась на месте. А плот приближался. Ваня видел, как заработал гребец, пытаясь повернуть плот, как подскочили к нему ещё двое на помощь. Плот взял вправо, а потом снова сполз к середине реки и помчался на лодку. Ване казалось, гора надвигается на него, падает и у него нет сил, чтобы убежать от неё. Поднявшись во весь рост, закричал:
- Мамочка... Спасите, мамочка...
Только эхо, будто насмехаясь над несчастьем, отозвалось издали: мамка... спасайте...
Ничего не мог понять Ваня. Он лежит на кровати, хотя всегда спит на лавочке... Может, это материнская кровать, а она перешла на лавочку? Или с Юленькой поменялся - у неё тоже такая металлическая кровать? Только маленькая, на ней бы он не поместился. Моргал глазами и ничего не мог понять. Комната какая-то незнакомая. Стол, накрытый белой скатертью, на нём вазочка с цветами. Тихо и пусто. Нет, не пусто. Вон кто-то в голубом платочке. Узнал: тётя Лена, их соседка. Как раз хорошо, что её увидел, спросит о лекарствах для мамы. Может, та аптекарша не знает, только она. Даст ему лекарства, и он отнесёт своей маме. Пока она не спряталась, надо позвать. Сделал попытку подняться с подушки, а голова закружилась, и перед глазами всё потемнело. Но все же глухо позвал:
- Тётя...
- Что, Ванечка? - наклонилась тётя Лена над постелью, - Тебе что-то болит?
- Голова. - Снова перед глазами потемнело. Опять хотел встать, но не мог. Казалось Ванечке, что кто-то его держит, всё его тело спутано веревками. Застонал: - Пустите... Мне в Ужгород надо. Маме лекарства...
- Успокойся, Ванька, успокойся... - Опять до сознания дошёл голос тети Елены. Затих, открыл глаза. Вспомнил, как закружила его лодка в водовороте, как быстрина бросила на него плот. В дверях ещё кто-то появился. И его узнал: фельдшер Антон Фёдорович, это же он приходил к его маме и выписал тот рецепт... Следил за фельдшером глазами, пока тот приближался. Остановился над кроватью, улыбнулся, будто что-то хочет спросить. Нет, он его лучше спросит, Ваня:
- Мама... Лекарства надо...
- Твоя мама в Ужгороде, Иван.
- В Ужгороде?
- Да. На самолёте повезли. Прилетел за ней.
На самолёте. А он ей так и не нашёл лекарств... Ничего, найдёт маму в Ужгороде, придёт к ней... Или пусть она придёт... А это кто? Юленька, его маленькая сестричка... Маленькая... А он большой, взрослый... Юленька рассказывает:
- Я тётю Елену слушаю... Дала мне бублик... Он сладкий... Вот попробуй.
- Юленька суёт Ване в рот бублик, а он отворачивается. Бублика ему совсем не хочется, съел бы лучше токань с брынзой или пляцок со шкварками...
В окно виднеется улица, дом снизу вверх оббит драницей. На камине на одной ноге жестяной петух, их дом... Маму забрали, и теперь они с Юленькой у тёти Елены... Память прояснялась. Постепенно всё вспомнилось Ване: как отправился он на рассвете в путешествие, чтобы принести из Ужгорода лекарства, как встретился в горах с медведем, а потом сел на чужую лодку и поплыл по реке... Ждёт мать лекарств, а он не принёс их... Тоска сжала сердце, обильным дождём полились из глаз слёзы. Уже чувствовал себя не взрослым, а совсем таким, как Юленька, даже ещё меньше...
Чужая
Просунул руку в щель между решётками, чтобы потрепать собаку, которая настороженно караулила у будки во дворе. Огромный рыжий пёс вскинул вверх уши, гремя цепью, побежал к плетню, но сразу успокоился, закрутил хвостом. Карл обрадовался:
- Узнал, Босой, узнал...
Вошёл во двор, дал Босому кусок колбасы, который специально для этого взял с собой. Ждал, что собака сразу набросится на еду, но Босой только минутку подержал колбасу в зубах и отложил её, а сам вскочил на Карла, будто хотел обнять его своими крепкими лапами. Карл радовался всему: собаке, которая возбуждённо прыгает вокруг, скулит, не находя себе места, тому, что возвратился в родной дом, за которым довольно заскучал, радовался горам, которых очень не хватало ему в степях, где три года поднимал целину... С крыльца, густо оплетённого виноградом, сбежала женщина.
- Карлуша... Сынок... Ты приехал?
- Я приехал, мама. Видите - приехал.
Карл не успел опомниться, как оказался в материнских, по-мужски сильных объятиях. Она то крепко прижимала его голову к груди, то порывисто отталкивала от себя и, хватая за руки, чтобы не упал, каким-то странным взглядом заглядывала в глаза. Позади, не смея приблизиться, переминался с ноги на ногу отец - худощавый, маленький, совсем как мальчик, если бы не седина в голове и морщины-бороздки на лице, по которому своим неумолимым плугом прошло время. Карлу хотелось поздороваться и с отцом, а мать ни на минуту не отпускала его от себя, пока от радости и возбуждения не устала. Опустила руки, и Карл сделал шаг в сторону отца. Поспешила впереди, снова схватила Карла за шею, как бычка на верёвке потащила за собой в дом.
- Отдохни, Карлуша. Отдохни с дороги...
- Не надо, мама, я не устал... - упирался, а мать, как бы не слыша, повалила Карла на кровать и начала стягивать с него сапоги. Карл вывернулся, вскочил на ноги:
- Подождите, мама... Я скажу вам кое-что.
- Говори, сынок, говори...
- Я не один. Там Орыся.
- Кто?
- Орыся... Обручились с ней.
Испуганно вскрикнув, Карл подскочил к матери, потому что увидел, что она вдруг схватилась за сердце и начала клониться наземь. Протянул руки, чтобы поддержать, но она неожиданно выпрямилась и бросилась навстречу:
- Что ты сказал, Карлуша? Что ты сказал?
- Орыся, - повторил Карл.
- Чужую привёз?! - Как раненая львица, металась по дому, запричитала, будто по умершему. Всех слов, которые у матери с ненавистью вылетали изо рта, Карл не понимал, улавливал лишь мысль. Надеялась, что вернётся сын, принесёт ей радость, а он вернулся такой, что пусть бы и не возвращался. Чужой невестки она не хочет и