Вечерело. В раскрытое окно врывался свежий ветер, носился по комнате. Он, вероятно, своей невидимой рукой коснулся струн, потому что одинокая скрипка на стене зазвенела... Скрипка Страдивари. Она тоже, видно, освободилась из плена.
Над притихшей комнатой лилась странная песня о ещё более странной человеческой жизни.
Операция на сердце
На лестнице Виктор Алексеевич пожалел, что забыл взглянуть на окна, светятся ли они. Привык возвращаться в пустую, неприветливую квартиру, привык к одиночеству, а сегодня хотелось, чтобы Неонила была дома. День выдался тяжёлый - надо бы тепла и покоя. Слегка нажал на кнопку. Там, в коридоре, что-то сердито зарычало - некогда отремонтировать звонок. Ждал, но за дверью - тихо. Опять весь вечер придётся быть наедине со своими мыслями. Задубевшими на морозе пальцами - перчатки забыл в больнице - вынул из кармана ключи.
Включил свет, осмотрелся. С подоконников свисали ледяные сосульки - после дневной оттепели к вечеру прижал мороз, а в комнате не топлено. Придвинул к печке, где лежало несколько сырых поленьев, своё мягкое кресло, откинулся на спинку, закрыл глаза. Усталость брала своё - дремалось. Но вдруг вскочил, в первое мгновение не поняв, что произошло, потом понял - телефон. Неохотно поднял трубку:
- Я слушаю.
Узнал - Неонила. Скороговоркой объяснила: она сегодня идёт к швее. Не дослушал. В висок ударила кровь. Сколько тех платьев нужно? С долгами никак не могут рассчитаться. Принёс с кухни недопитый стакан чая и кусок чёрствого хлеба. С утра ничего не ел. Прислонился спиной к холодной печке. Телефон зазвонил снова. Обиделась - пусть, он больше обижен. Хоть бы обед приготовила. Сердито глотнул холодный чай. А телефон звенел, аж захлёбывался, как младенец от плача - на минуту затихал и снова громко отдавался по всей квартире. Снял трубку:
- Ну что там?
Издалека донеслось:
- Доктор Сенько?
- Простите... Я думал... - Виктор Алексеевич насупил брови. - Что случилось? - Из больницы объяснили: привезли женщину из отдалённого района, у неё сердечные спазмы, нужна срочная операция.
- Хорошо, хорошо, я сейчас... - Последние слова сказал, когда уже положил трубку. На лестнице услышал, что в квартире снова раздавался телефонный звонок - на этот раз он наверняка знал, что это Неонила... Пусть...
На улице кружил вихрь. В лицо сразу словно кто бросил пригоршню снега. Махнул рукой навстречу машине с зелёным огоньком, который, как причудливый глаз, смотрел из-за ветрового стекла.
- Областная больница.
Водитель, словно поняв, что дело срочное, быстро помчался по длинному бетонному мосту на другой берег реки. Всю дорогу Виктор Алексеевич думал о женщине, которую должен был оперировать. Кто она? Откуда она?
Дежурный врач подал историю болезни и рентгеновские снимки. Виктор Алексеевич поднёс к свету чёрную плёнку с серыми пятнами на ней. Да, сужение клапана, диагноз правильный. Придержал очки, едва державшиеся на переносице, перевернул страницу мелко исписанной истории заболевания, прочитал - Ксения Онищук... Перед глазами поплыл туман; на лбу выступили капельки холодного пота, по спине словно пробежали мурашки. Не может быть!.. Протёр стекла очков, которые, вероятно, от его волнения вспотели, ещё раз прочитал первую строку. Да - Ксения...
Больная лежала на операционном столе. Широко открытые глаза не моргали, хотя прожекторы с обеих сторон стола были направлены на них. Сенько сначала увидел только белки, синеватые, с тонкими кровяными прожилками. Зрачки чёрные, с едва заметными жёлтыми ободками на голубом фоне. Это её глаза. Отступил на шаг назад. Казалось, Ксения поворачивает взгляд к нему, укоризненно поднимает брови. Но нет, это ему только так кажется. Подошёл ближе, взял за руку - жилка едва-едва пульсирует. Сестра завязала ему маску, взял скальпель - руки дрожали. После наркоза больную накрыли белой простынёй - уже не видел её глаз. Только краешек тела - сожжённой солнцем кожи, которая и до зимы не побелела. Где-то там под ней было сердце, её, Ксенино сердце, тяжело раненное жизнью. Видно, не сладко ей жилось за то время, что не виделись.
Провёл скальпелем. Из-под острого лезвия тоненькой струйкой брызнула кровь. Мимоходом взглянул на часы, которые с противоположной стороны на стене беспрестанно щёлкали маятником. Без четверти десять... Вот и сердечный клапан, лишь немножко коснуться его скальпелем и - конец. Приказал:
- Кровь! Быстрее!
Тело впитывало ту кровь, которую выталкивал из себя причудливый аппарат - он свисал с потолка над операционным столом. Хирург коснулся сердечного клапана рукой... Зашил рану и ждал, пока снова не услышал равномерное, глухое биение.
Виктор Алексеевич вернулся к операционной сестре. Марлей, смоченной в холодной воде, она обтёрла ему вспотевший лоб.
Снял простыню с Ксениного лица - жёлтое, как воск. И всё же выделялся шрам на правой щеке - когда-то в детстве, рассказывала ему Ксения, обожглась у печи... Бросил в умывальник рукавицы. Всё...
Телефонный аппарат в приёмной почему-то походил на пришпиленного к стене чёрного жука. Позвонить Неониле, чтобы не беспокоилась? Она, вероятно, уже дома. Протянул руку, но сразу же мелькнуло - зачем? Просмотрел бумаги на столе дежурного врача. В руках снова оказалась история болезни Ксении Онищук. Читал - колхозница, тридцать восемь лет... Ему тридцать девять, на год старше. Село Вербово... Тошнило, казалось, что он со страшной скоростью кружится на карусели, - вокруг него всё идёт кругом. Село Вербово... Там лишь чаща и горы, а сверху, когда оно не закрыто облаками, синее небо.
Возвращался тогда из долины. Почти из долины услышал песню, которая неслась ему навстречу. Остановился. Заслушался. Кто же так красиво выводит? Удивился - Ксения.
Хоть соседи они, а никогда не приходилось слышать, чтобы пела. Засмущалась, замолчала. Попросил:
- Пой, Ксения!
Покачала головой - нет, стеснялась. Молча стояли на горной тропинке и смотрели друг на друга. Белая кофта из самодельного конопляного полотна, с вышитой манишкой, как магнитом, притягивала глаза к узорам... Девушка затянула шнурочек под шеей, отступила в сторону:
- Пропусти.
Не сдвинулся с места. Смотрел, как белеют среди густой травы босые ноги. Когда исчезла в гуще, крикнул:
- Ксюша!
Далеко, под самой Говерлой, отозвалось – «Ксюша!»... И дальше снова отовсюду откликались горы – «Ксюша!..» Сначала громко, потом тише, пока ветер не затрусил над головой верхушками и всё смешалось с лесным шумом. Прислушался к