Любовь — это тайна, которая открывается во сне… Кто хочет проникнуть в тайны влюбленного, пусть в глухую полночь засветит свечу, пусть приблизится к постели заснувшего страдальца — на бледном лице он увидит боль, муку, улыбку и печаль, а иногда и слезу.
Пусть приложит руку к больной груди, и он почувствует, как сильно бьется сердце влюбленного… Пусть приложит ухо к его губам, и он услышит несвязный шепот, клятву и благословение.
Мирко был наказан за свой проступок выговором и вычетом трехдневного жалованья.
У Мирко заболело сердце… Бедное сердце подчиненного!.. Это камень, который начальствующий попирает грубой пятой до тех пор, пока не блеснут слезы или пока сердце подчиненного не разлетится вдребезги… Бывает и взрыв… Вот настоящий ужас! Человеческое существо сотрясается до основания, слабые стены рушатся, трещат балки, слезы льются рекой, а из гневных глаз сверкают молнии… Вы не видели этого кошмара, вас не угнетали, вас не оскорбляли, и вы никого не оскорбляли и никого не угнетали. О, благо тем, кто не зависит от прихоти начальствующих!.. Душа их будет спокойной, сердце кротким и нежным, кровь не будут отравлять укоризненные взгляды и грубые оскорбления начальствующих.
Обычно у меня хорошее настроение; но бывает, лежит на сердце тяжесть, грустно, хоть плачь. А знаете, откуда такое грустное настроение?.. Просто оттого, что я не богат… Это не так смешно, как вам кажется; будь я богат, надо мной не было бы начальствующего. Иногда мне снится, что я независим. Что за прекрасные сны! Что за райское блаженство!.. Дом чистый, жена хлопочет по хозяйству, во дворе зеленеют деревья, в саду благоухают цветы, дети хорошо одеты и уже рассказывают своей маме милыми детскими голосами незатейливые сказочки из хрестоматии… Но на заре!.. Увы!.. Вереница начальствующих в полной униформе, с белыми лампасами и золотыми воротниками проходит передо мной, уничтожает меня тоном, взглядом, презрением… Мороз подирает по коже, сердце готово выскочить из груди… Какое благо, что над вами не было начальствующего!..
Господин Крунич повернулся к другому столу… Там задумчиво сидел практикант с двенадцатилетним стажем, бледный, глаза красные.
— Вы почему не работаете, господин Мича?
— Мне плохо, живот болит…
— Прекрасно, а почему у вас глаза такие красные?.. Наверняка кутили ночью?..
— Я и пил, сударь, и плакал…
— Это по-казацки… они тоже пьют водку и плачут…
— Да, сударь, когда у них друг погибает… И мы вчера пили за упокой души Тодора, который двадцать два года прослужил практикантом… А плакал я потому, что не умер с ним — видит бог, что и я поседею в практикантах. Ведь наверняка знаю, что в должности меня не повысят, пока наш милостивый господин уездный начальник слушает вас…
Господин шеф резанул его взглядом; а спустя три месяца Мича дрожащими губами читал свою служебную характеристику:
«Мита Веселинович, родом из Курьяча, Белопольского округа; способен, пунктуален, но поведения недостойного: привержен пьянству, к начальству непочтителен…» и т. д.
В тот день, когда Мича прочитал свою характеристику, бедняга напился — первый раз в жизни, но не последний, ибо с тех пор он напивался каждый вечер…
И вот как он себя оправдывал:
— Я бедняк, прошлое у меня печально, настоящее горестно, будущее погублено… А вино спасает от отчаяния…
Бедный подчиненный!..
Сейчас Мича сидит в тюрьме за то, что утаил 31 грош гербового сбора.
Я, видите ли, не создан быть начальствующим, да и мои друзья постарались, чтобы я никогда таковым не был, — спасибо им! От всей души спасибо! И должен признаться, что они хорошие психологи, мудрые люди! Они знают меня, знают, что я моих подчиненных разбаловал бы так же, как разбаловал детей. Разве я мог бы отдать человека под суд за то, что он осмелился утаить несколько грошей гербового сбора, чтобы накормить голодных деток?.. Разве в то же время мог бы я смотреть сквозь пальцы на тех, кто сотни дукатов крадет из кассы на свои прихоти.
Я на это не способен, даже ради того, чтобы мне доносили, что говорят за рюмкой вина или при других обстоятельствах о власть имущих… Ах, благо тем, над кем не стоит начальствующий.
Перевод И. Арбузовой.
Мысли одного пенсионера
Да, да, все перевернулось вверх дном! Просто беда!.. Ужасная беда! Все на свете изменилось, решительно все! Солнце, луна, звезды стали совсем иными. В молодости я охотно любовался бледным светом луны, юноши засматриваются на нее и по сей день… А я удивляюсь: как они могут глазеть на такую гнусность? Разве это прежняя прекрасная бледноликая луна?.. Теперь это, прости меня господи, подлинный еж, назло свернувшийся клубком, чтобы своими острыми иглами колоть людям глаза… Я без очков и смотреть на него не могу — чего доброго, ослепну… Да и в конце концов, какое мне дело до небес, мой рай был на земле, но сейчас и земля превратилась для меня в ад. Несчастье, сущее несчастье! Солнце жжет, лунный свет готов выколоть глаза, а земля и все, что на ней обитает, вызывает одно отвращение.
Поэты утверждают, будто самое прекрасное божье создание молодая девушка… Да, согласен, были когда-то в наше время истинные красавицы, а ныне?.. Остались одни кокетки — уставятся, прищурив глаза, на безусые лица испорченных мальчишек, а нам, старикам, даже руки не поцелуют… И это прекраснейшее божье создание! Чудесно! Изумительно, господин поэт… Неужели вы не видите, что это мерзость! Неужели вы не в состоянии представить себе, насколько прекраснее была бы земля, если бы на ней обитали только скромные, набожные старушки и мудрые, миролюбивые старички?.. Дамы преклонного возраста в черных шалях, поддерживаемые своими благообразными мужьями, чинно и спокойно ходят по улицам и при этом мухи не обидят, даже над ослом не посмеются… Тихие как тени! Уходят и возвращаются домой, чтобы спокойно, с наслаждением пользоваться ниспосланным богом капиталом… А при нынешних порядках — не смеешь пройти по улице, чтобы над тобой не поиздевалась всякая чиновничья шушера — мальчишки, что лишь вчера получили место, а сегодня за неповиновение уволены. Вот, например, чем мешает одному из них моя старинная феска и мое румяное лицо? Ничем, решительно ничем!.. А он говорит, будто мой нос краснее моей алой фески, другой же из его компании сравнивает мой почтенный живот с надутой банатской волынкой и публично присягает, что мне его когда-то мехами надули цыгане; а еще как-то в читальне, пока я доставал очки, чтобы почитать газеты, они