— Фило, сын мой, как ты спал?
— Очень хорошо, — спокойно ответил Теофило. — А вы?
— А мы всю ночь не спали, все о тебе думали, — ответила теща, явно приободрившись при виде того, что Теофило выглядит довольно мирно и вполне здраво отвечает на вопросы. Затем она исчезла за дверью, очевидно чтобы успокоить дочь, и уже оттуда спросила:
— Фило, сын мой, не хочешь ли чаю?
— Можно и чаю… Приготовьте, если вам не трудно…
Такой ответ окончательно успокоил обеих женщин, они вышли из своей комнаты и начали свободно ходить по дому. Теофило молча наблюдал за ними; ему пришло в голову, что ведь перед его глазами движутся те самые ненавистные существа, которые вчера вечером не давали ему покоя, и, вспомнив, что он бешеный, он соскочил с кровати, схватил тещу за плечи и стал ее трясти, приговаривая:
— Проклятая старая ведьма, ведь это ты всю жизнь пьешь мою кровь!
Теща завизжала не своим голосом, за ней завизжала и госпожа Дунич, и обе уже намеревались броситься на Теофило, но он закричал:
— Тихо, не двигайтесь и не визжите, иначе укушу!
Женщины окаменели от такой угрозы, а Теофило продолжал:
— Я бешеный, но ты запомни, что я тебе говорю. Я терплю и прощаю, но душа у меня кипит, и придет день, когда ты мне за все заплатишь. Если ты только рот откроешь, чтобы меня ругать, то помни, за каждое твое слово тебе придется расплачиваться! Я мог бы тебя и сейчас укусить, но не буду. Хватит с тебя и этого предупреждения. — И, схватив стул, Теофило надел его теще на голову. Теща опять завизжала и попыталась сбросить стул, но Теофило рявкнул:
— Не трогай стул и не шевелись, пока я не рассчитаюсь с этой вот, — и он показал рукой на жену, дрожавшую, как осиновый лист.
Теща замерла со стулом на голове.
— А ты, — Теофило повернулся к жене, — ты думаешь, я не знаю и не вижу, чем ты занимаешься? Ты думаешь, я не знаю о твоих отношениях с этой налоговой свиньей? Ты думаешь, я тебе не отплачу за это? Ничего, придет день, кровью заплатишь! Тьфу, негодяйка! — И он плюнул ей в лицо, как и было задумано ночью, а потом, схватив еще один стул, надел его на голову и ей.
Внимательно оглядев обеих дам, дрожащих под стульями, Теофило удовлетворенно засмеялся и, подняв глаза к потолку, произнес:
— Спасибо тебе, милосердный боже, что ты даровал мне бешенство!
Затем, обернувшись к женщинам, добавил:
— Ну, теперь снимайте стулья и занимайтесь своим делом. На сегодня с вас хватит, но помните, что я вам сказал.
Только лишь закончилась эта семейная операция, как словно по заказу явился господин шеф.
Пришел, мол, посмотреть, как больной себя чувствует.
— Ах, и ты пришел! — тотчас же набросился на него Теофило. — Пришел, свинья воровская, полюбоваться вот на эту. Мало того, что ты по делу номер четырнадцать тысяч семьсот два украл у государства семь тысяч динаров, так ты еще и честь мою хочешь украсть. Вон отсюда! Вон из моего дома! — И Теофило замахнулся стулом.
Шеф и сам не заметил, как вне себя от страха и злости очутился на улице.
Успешно доиграв роль бешеного, утомленный Теофило сел на кровать. Он был доволен собой и рад, что так удачно отвел наконец душу. Но вдруг на него нашло чувство безволия и раскаяния. Он испугался за свою должность, голова пошла кругом при мысли о других, еще более страшных последствиях своего поступка.
«А хорошо ли я сделал? — подумал он. — Как я теперь покажусь на глаза жене и шефу? Как пойду в канцелярию?»
Тут пришел еще один посетитель — полицейский писарь, который составлял протокол. Писарь принес радостную новость:
— Из Белграда пришел ответ, беспокоиться совсем не о чем: собака не была бешеной.
— Не была бешеной? А что же мне теперь делать? — закричал Теофило. Но быстро сообразил и стал умолять писаря утаить ответ из Белграда.
— Никак нельзя, — ответил писарь, — я уже всем рассказал, что собака не была бешеной.
Это сообщение сразило Теофило. Он уже видел, как перед ним разверзлась пропасть; миллиарды вопросительных знаков заплясали перед его глазами. Он тяжело вздохнул и в отчаянии закричал:
— Что же мне теперь делать?!
Перевод В. Токарева.
Пошлина{99}
В купе нас было четверо: провинциальный купец, священник, я и молодая дама, красивая и изящная блондинка. Когда поезд отошел от белградского вокзала и кондуктор явился проверить билеты, я понял, что дама — иностранка: она не могла договориться с кондуктором, и я был вынужден помочь ей. Как выяснилось, она направлялась в Салоники и, узнав, что я буду ее спутником до самых Салоник, очень обрадовалась. Она призналась, что впервые едет на Восток, не знает языков и боится дороги.
Наш спутник священник озабоченно осведомился у проверявшего билеты кондуктора, нет ли в поезде свободного купе. Кондуктор ответил ему не слишком любезно, и священник сам пошел по вагонам; немного спустя он возвратился, забрал свои мешки и сказал нам извиняющимся тоном:
— Мне придется ехать всю ночь, а я не могу заснуть, если не лягу.
И он ушел куда-то, оставив нас втроем. Наступила полночь, каждый из нас устроился в своем углу, пытаясь немного подремать, насколько это вообще возможно при невероятной тряске вагона.
На станции в Нише, куда мы прибыли на рассвете, мне удалось оказать прекрасной иностранке кое-какие услуги. Я раздобыл ей свежей воды для умывания, принес горячий кофе из ресторана и достал несколько иностранных газет. Тут, на станции Ниш, нас покинул и купец; мы остались в купе вдвоем с иностранкой.