Баженов поднялся, покосившись на Казакова, который тихонько прошептал:
— Вася, осторожней..
Несколько долгих секунд Баженов смотрел в глаза Пугачеву, а потом начал:
— Европейские каноны родились не на пустом месте. В их основе архитектура Рима и Византии, откель мы, кстати, получили и письменность, и религию. Классическая архитектура подчиняется правилам золотого сечения. Гармония, заключенная в этом правиле, понятна и приятствена человеческому глазу, к какому бы народу этот человек ни принадлежал. Никакой иной архитектуры, кроме классической, быть не может. Иначе это будет нечто кривое и не симметричное, яко старые боярские терема. А по поводу заимствования знаний с запада, то и это для Руси было свойственно. Стены и постройки Кремля, о котором ваше величество, изволили печаловаться, строили итальянцы, такие как Пьетро Антонио Солари, Алоизио де Карезано, Алоизио Ламберти да Монтиньяна. И в этих постройках нет ничего оригинального, у них полно прототипов в тех же Милане и Флоренции. Так что же мне сейчас должно было помешать перенять у европейцев знания об архитектуре и сделать город красивее и рациональнее?
Пугачев внимательно выслушал. Жестом посадив Баженова на место, он сам откинулся на спинку кресла и чему-то усмехнулся.
— Умение мыслить в масштабах столетий и даже тысячелетий. Вот что вам должно было помешать, Василий Иванович. Архитектура это не просто наука о строительстве. Это еще и воспитательная сила. Могучая. Самая доступная для народа. Картины, скульптуры видят не многие, а вот архитектура сопровождает горожанина всю его жизнь и с самого детства воздействует непосредственно на душу. Созерцая вокруг себя постоянное и непрерывное, застывшее в камне подражание Европе, он неосознанно считает, что все без исключения в этой самой Европе достойно подражания. Что именно там центр цивилизации и свет истины. Для такого человека очень естественно будет поливать грязью все отечественное. Презирать нашу историю и в конце концов предать свой народ. Предать, не ощущая своего предательства. Подражая Европе, мы сами себя причисляем к её колонии. И относиться европейцы к нам всегда будут как к туземцам. Иногда очень опасным и влиятельным. Но туземцам. В отношении которых любая подлость допустима.
Пугачев поднялся, опять остановив аналогичное движение у собравшихся, и начал прогуливаться вдоль стола, как раз за спинами господ архитекторов.
— Но мало того, что наши собственные просвещенные граждане будут в душе молиться на Запад. Народы, которых мы присоединим к империи или на которых будем распространять наше влияние, также попадут под это воздействие. Это в начале они увидят ваши, Василий Иванович, любимые колонны с портиками и проникнутся благоговением от величия империи. А потом. Позже. Они поймут, что мы подражатели. И начнут искать покровительства именно у тех, кому мы подражаем. У оригинала. Это же логично. Эпигоны не заслуживают уважения.
Баженову было неприятно слышать голос за своей спиной, но вертеть головой было неудобно, да и несолидно.
— Поэтому декор и стилистика всех общественных зданий отныне должны базироваться на допетровском архитектурном наследии. Я и без вас, господин Баженов, знаю, что это наследие произрастает от старых итальянских мастеров, но на нашей почве оно уже достаточно обрусело, чтобы быть оригинальным и самобытным. Кроме того, у нас есть богатая и уникальная пластика деревянных строений. Она тоже может и должна служить источником вдохновения. Так что, Василий Иванович, вам придется забыть про своих любимых древних римлян и вернуться к родной почве.
Баженов не выдержал этого насмешливого голоса со спины и развернулся вместе со стулом.
— Прикажете окна как попало лепить да кокошниками украшать? Да! Это, конечно, исконный стиль. Спору нет. Вместо прогресса деградируем до времен Василия Третьего.
— Вам нравится Петербург? — прозвучал неожиданный вопрос.
— Как же он может не нравиться? Единственно ансамбля, прекрасные четкие линии…
— Да-да! Лес колонн и портики. В итоге, получается однообразная казарма. Одна большая казарма, перед входом в которую уместна будка часового, а не тележка цветочницы. Кому-то вообще в голову приходило, что следование греческим образцам в такой стране, как наша, просто смешно? У нас вместо туники тулуп, а сандалии русскому народу заменяют лапти или сапоги со скрипом. В итоге, получается не торжество человеческого духа, а скоморошничанье: «грек» в лаптях под сенью дорического ордера. Мы пойдем своим путем. Разве я хоть слово сказал о пренебрежении столь любимым вами золотым сечением? Вроде, нет. И окна, расположенные симметрично и на одном уровне, мне тоже больше нравятся. Ну, если вы неспособны сказать свое слово в архитектуре, то неволить не буду. Как раз кто-то должен канализацию строить. Вот вы и построите Клоаку. Красивую.
Баженов вскочил, отмахиваясь от Казакова, пытавшегося ухватить друга за рукав.
— Я могу построить все что угодно. Не вам о моих способностях судить, кем бы вы…
— Молчать! — взревел Пугачев. — Сейчас доболтаетесь до железных оков. Художнику многое позволительно. Куда больше, чем простому смертному. Но у моего терпения есть свои предела. Покиньте нас!
Василий Иванович покраснел, всхлипнул, как-то разом постарел, невзирая на то, что ему не исполнилось и сорока. Он бочком двинулся к выходу, прижимая ладони к лицу.
— Продолжим! — раздался спокойный голос самозванца.
(лайт-версия состояния Кремля со стороны Москва-реки после архитектурного зуда Баженова)
Глава 15
За дни, прошедшие с момента прибытия моего канцлера в Москву, Воспитательный Дом совершенно преобразился. У его ассиметричного фасада — запланированный восточный корпус еще не был построен — не протолкнуться бы от лошадей и экипажей, если бы не новый глухой забор. Ими была забита вся незамощенная набережная, отделенная от вод Москва-реки деревянными щитами на сваях, а не гранитом. Причина этого нашествия мне была известна. Вся Москва ждала непростое событие.
Детей еще не начали переселять в реквизированные дворянские усадьбы — «зазорные младенцы» и отроки постарше все также размещались в западном крыле «для мальчиков». Перфильев со своими людьми занял главный корпус, «корделож», увенчанный изящной купольной башенкой со шпилем. Это центральное здание комплекса еще не было до конца доведено до ума, и внутри продолжались отделочные работы. Посему сутолока царила страшная. Курьеры пробирались между рабочими, стилившими глиняную плитку на втором этаже. Поток людей разного чина стремился на третий. Казакам конвоя пришлось постараться, чтобы освободить лестницу для моего прохода.
Меня ждали члены правительства — те,