Я убежден, что некий Эдвард Джон существует на самом деле. Скорее всего, этот англичанин и есть тот самый шпион, который решил, используя собственное имя, подставить меня.
— Значит так… Надо мной есть Андрей Яковлевич Фабр. Нынче он генерал-губернатор. И теперь только лишь волей государя меня можно обвинить. Или договорившись о том с генерал-губернатором, — я добавил, сделав свой тон максимально металлическим. — Я сам хочу разобраться в этом поклёпе. Господин Лопухин, может не стоит сводить счёты? Нынче держава наша в опасности. Мы все должны работать на её благо.
Не обращая внимания на Лопухина, я продолжил собираться, упаковывая свои вещи в чемодан. Так я еще больше демонстрировал свое пренебрежение полковников. Он же был, как банный лист. Прицепился с глупым обвинением, теперь не та легко этот лист смыть, тут напор нужен, и не только воды, но и характера. Я пытался играть в театр абсурда.
— Как всегда, красивые слова, за которыми мало что стоит. Нет, я знаю, что вы передали штуцеры, что заводы работают и передают оружие армии. Но есть бумага, в которой написано, что вы английский шпион, — уже не будучи уверенным, всё равно настаивал Лопухин на своём. — И ваш тон и обращение со мной, будто с мужиком, непозволительны.
— Вызовите меня на дуэль! — усмехнувшись, сказал я. — Мне нужно забрать своего сына. Но я никуда сбегать не собираюсь.
— Господин Мирский уже на подъезде к Екатеринославу. Он мне отписался. С ним ваш сын, — сообщил мне интересную информацию Лопухин.
Безусловно, прежде всего для меня было важно, что мой сын скоро будет рядом со мной. Но не только это я услышал сейчас от Лопухина. Полковник состоит в плотной переписке с Мирским. Как же он иначе узнал о приезде Святополка? Сговор? Странный тогда, или Лопухина облапошили и водят за нос?
— Тот навет, который на меня возводите — это от мирского пошло? — спросил я, пристально изучая реакцию полковника.
Он закашлялся, и было видно, что на некоторое время Лопухин растерялся. Если бы я ещё раньше не изучил мимику и ужимки полковника, то мог бы этого и не заметить явного смущения и страха быть опознанным.
— Вы, господин Шабарин, отказываетесь подчиняться мне? — угрожающе, как будто бы сейчас последует силовой захват, спрашивал Лопухин. — Наш разговор затягивается.
— Шлите письма генерал-губернатору Фабру и своему начальству, в Петербург, графу Орлову. И я пошлю свои бумаги. Некоторое время я и так планировал пробыть в Екатеринославе, — я усмехнулся. — Только потом вы будете объясняться и перед своим начальством, может быть и перед самим государем-императором, почему прекратились поставки в армию. Более того, я не передал ещё окончательно все те бельгийские штуцера, которые обещал самому его величеству на аудиенции в Гатчине. И вы в этом виновны.
В последнем своём утверждении я, конечно же, соврал, винтовки в русской армии и, как я надеюсь, уже пристреляны и готовы к бою. Но я знаю Лопухина, что передо мной достаточно боязливое создание. Он только что и научился бравировать несуществующими успехами, но больше всего полковник преуспел в том, что научился скрывать неудачи. Обнаружится, что поставки в армию сорвались, в том числе и по вине полковника, то он понимает, что ему сладко не придётся.
— А я и не собирался вас куда-либо из Екатеринослава отправлять. Вы должны дать мне честное слово в присутствии кого-нибудь ещё, что не покинете город, пока не закончится разбирательство. Я же уже сегодня пошлю и своему начальству, и генерал-губернатору письма, — хотя голос полковника звучал строгим, он уже искал компромисс.
А у меня из головы не вылезал Мирский. Это, наверное, шутки подсознания, но то и дело в мыслях я произносил фамилию Святополка Аполлинаревича не иначе как «Мерзкий». И только в этом звучании не возникало внутреннего конфликта. А еще Киев… Лопухин чаще всего проживает там, Мирский поехал в Киев. Совпадение? Не думаю!
— Господин полковник, если вы всё-таки окажетесь сугубо неправы, я бы мог не допустить вашего позора. Весь, где-то и сейчас по просторам Новороссии, ходит шпион, который вредит нашему Отечеству. И делает вашими же руками больше зла, чем это смог бы сделать любой линейный корабль вражеского флота, — я, не моргая, посмотрел на Лопухина, который всё больше начинал сомневаться. — Если есть бумага, в которой написано, что я согласен сотрудничать с англичанами и вредить своему Отечеству, то эта бумага должна быть написана моей рукой. Там моя печать, моя подпись.
— Проследуйте со мной в Губернаторский дом и живите пока там, не выходя в город. Если понадобится в том нужда, то вы предупредите офицера, которого я представлю к вам, — сказал Лопухин, просящим взглядом изучая мою реакцию. — Я прошу вас сохранять благоразумие. Мы во всем разберёмся, а наши благодетели помогут в этом.
Я понимал, что сейчас могу нажать на полковника, может и послать его по матери, даже захватить весь город своими людьми, если это понадобится. Но любые мои действия, которые будут подкреплены демонстрацией силы — это почти прямое доказательство того, что я, может быть, даже и шпион.
— Ко мне могут приходить любые посетители. Я буду исполнять обязанности губернатора Екатеринославской губернии, пока не последуют иные распоряжения от моего начальства, — выставлял я свои условия, а Лопухин был счастлив, что я не стал еще больше усложнять.
Уже через час я обнимал своего сына. В стороне стоял Святополк Мирский и делал вид, что он рад нашему с Петром воссоединению. Но кого я называл когда-то даже своим другом, я знал еще лучше, чем Лопухина. А теперь, когда я окончательно свои подтвердил свои догадки фактами, я видел в этом человеке только мерзское.
— Что произошло? — строго спросил я Мирского.
Мы находились в кабинете губернатора, не сидели, а стояли у большого стола, за которым обычно проводились совещания. Я уже взял сына на руки и не хотел отпускать мальца. Но это не мешало мне говорить со Святополком.
— Мне стало известно, что бандиты захотели вам, Алексей Петрович, отомстить за всё то…
— Святополк, я до конца не понял, какая твоя роль в похищении моего сына. Какая роль у тебя в том, что появились нелепые обвинения против меня… — нет, я уже уверен в том, что это ты подкинул поддельные бумаги, — сказал я, когда понял, что оказался прав.
С момента появления в этом мире, я жил по тому правилу, которое можно сформулировать в трёх словах: «Доверяй, но проверяй!» Так что я имею кое-что и на Мирского, имею я немало и на Лопухина, и на каждого чиновника, который есть в Екатеринославе. К моему великому сожалению, нет идеальных людей — у каждого свои грехи или грешки, пороки. Но если таковых не имеется, то нужно сделать, чтобы они появились. Ибо ничего так не удерживает в узде и повиновении людей, как страх быть опозоренными и уволенными за позор. Это я применительно к нынешнему времени. В будущем подобное не всегда работает.
— Алексей Петрович, я как только узнал, так сразу и прибыл, — в мой кабинет ворвался Марницкий, прерывая наш с Мирским разговор.
— Господин Губернский полицмейстер, арестуйте господина Мирского! — приказал я, скорее для того, чтобы проверить лояльность Марницкого, ну и посмотреть за реакцией Святополка.
Вообще ситуация вырисовывается, как в том театре абсурда. Выдвижение против меня обвинения в измене родины — это уже более чем абсурд. Однако, я прекрасно понимаю тяжесть этого обвинения. Если бы оно появилось, например, четыре года назад, то меня бы схарчили и даже не поперхнулись. Но теперь этого уже не произойдёт. Я совсем другой политический вес имею.
— Господин Губернский полицмейстер, почему вы до сих пор не арестовали по моему приказу Марницкого? — жёстко сказал я.
— Но как же так? За что? — растерялся Марницкий.
— Оставьте меня, господин Марницкий! Я добьюсь того, что вы больше не будете губернским полицмейстером. На этом посту нужен решительный человек, — сказал я, а на лице Марницкого проявился испуг.
— Господин Мирский, вы арестованы! — произнес Марницкий, смотря на меня, а не Мирского.