Потянулись мрачные зимние месяцы 1940 года. Январь, февраль, начало марта. На фронте началось наконец некоторое оживление: что-то прорывалось, что-то бралось. Движения вперед, однако, большого не было. В увеличенном количестве прибывали раненые. Военные власти искали новых солдат. Был вызван на мобилизационный пункт и я. В мрачной, совершенно не топленной зале бывшего особняка находилось большое количество людей. В конце ее был стройный командир, работавший стоя, т. к. совершенно замерз в своей легкой шинели. Он пропускал людей быстро, делая отметки в их воинских документах и давая некоторым направление. Минут через 40 ожидания я протянул свой билет и повестку. Командир почему-то смутился, безнадежно махнув рукой, сказал: «Опять они…» – обратившись же ко мне, закончил: «А вы тут зря должны были терять время».
Сообщение об окончании войны явилось чем-то совершенно неожиданным. В одном батальоне, находившемся на прифронтовом участке, красноармеец, слышавший радио и передавший новость о заключении мира, был немедленно арестован.
День известия о мире (сообщение было дано рано утром) остался у меня в памяти. Город точно что-то осенило. Обыватель радовался. На лицах прохожих было написано: «Кончилось, кончилось». Трамваи, путавшиеся препорядочно в своих маршрутах, путались в этот день еще больше, но, видимо, «от счастья, а не от горя». Кондуктора радостно уговаривали платить, выкрикивая: «Война-то кончилась, можно и по совести ездить». Возбужденные пассажиры платили с особенным усердием, война ведь действительно кончилась.
Еще несколько дней назад я условился о лекции в 4 часа дня в одном небольшом техническом учреждении. Когда я приехал туда, то нашел аудиторию в сборе. Инженеры, конструкторы, технический персонал, мужчины и женщины – все независимо от возраста радостно и весело встретили меня. Их довольные лица говорили: «Кошмар кончился». Бедные люди, как и сам я, не знали, что настоящий кошмар еще впереди, и через два года они вспомнят тепло не только этот день, но и все предыдущие. Лекция должна была быть короткой, всего 40 минут, и совсем не на тему Финляндии. Поддавшись настроению аудитории и проговорив минут 20 на тему, я заговорил о Финляндии, которую хорошо знал, бывая там в прежнее время и много читая о ней. Говорил, конечно, в пределах возможного, но и это было встречено с восторгом. Повествование о Финляндии представляло прямое нарушение дисциплины лектора. Но если в этом учреждении и был придирчивый культработник, то жаловаться он не стал. В тот день и для него «война кончилась».
Было уже совсем темно, когда я подходил к своему дому. Ехать я не захотел и большой путь проделал пешком. Распоряжение о прекращении затемнения еще отдано не было. Видимо, просто забыли. Но часть домов осветилась самовольно, и в беспросветный мрак, владеющий городом, как бы ворвался всепобеждающий свет. Было невольно уютно. Недалеко от своих ворот я обратил внимание на двух пьяных рабочих, вышедших и остановившихся у дверей еще затемненной пивной. Это обстоятельство способствовало более откровенному обмену мыслями в происходившем споре. Первый, менее пьяный, убеждал своего товарища, совершенно пьяного, что дело все-таки не так плохо. «Ведь мы Выборг получили и границу отодвинули». «Правильно, – отвечал ему собеседник, – а мы сколько народу положили? Многие тысячи. А финны? Финны…» – дальше следовало нецензурное определение того, как мало погибло финнов. «Так ведь мы же границу отодвинули, – продолжал убеждать первый. «А на кой мне (следовало нецензурное) эта граница… Мы тысячи положили? А финны чего… Этак мы, что с границей, что без границы, только и будем, что обещания слушать да народ переводить».
На другой день я узнал, что несколько сдержанно приняла сообщение о мире часть партийных работников, хотя для многих из них данная война, являвшаяся явно наступательной, была «непопулярна». Что же касается многочисленных госпиталей Ленинграда, то там разыгрались просто тяжелые сцены. Сообщение о мире было встречено ранеными криками негодования, воплями, истериками. Многие срывали с себя повязки. Врачебные власти вынуждены были временно выключить радио: чересчур сильна была реакция на новое «достижение» правительства со стороны людей, проливших ради него свою кровь.
С Финляндией был заключен мир, прекратились и морозы. Город залечил свои раны, продовольственное положение наладилось. Газеты воспевали успехи советского оружия. С пришедшей весной во вновь присоединенные районы потянулись экскурсии. На Западном фронте между тем началось оживление, вылившееся в большие военные события, кончившиеся Дюнкерком.
Перед Дюнкерком я был в известной неуверенности: будет продолжаться процесс восстановления старых русских границ или нет. До войны с Финляндией в широких кругах населения вспоминали, конечно, о Бессарабии, захваченной Румынией во время Гражданской войны в России. В ответах лекторов-пропагандистов на данный вопрос сквозила мысль, характеризующаяся русской пословицей «Всякому овощу свое время». Уроки Финляндии были столь тяжелы, что, казалось, забыли не только про «время», но и про те самые «овощи».
Оживление военных действий на западе и связанность там Германии создали все же благоприятные условия, чтобы покончить с самостоятельностью прибалтийских государств и вернуть Бессарабию, присоединив к ней еще и Буковину.
Немым укором советскому правительству, перешедшему от решения внутренних задач к международным, оставалась все же незавоеванная Финляндия. Генеральная репетиция была явно неудачна.
Глава 2
Зима 1940–1941 годов
Поражение французской армии, эвакуация с Европейского континента английских сил и последовавшие за этим законодательные мероприятия советского правительства: возвращение к старой семидневной неделе, усиление дисциплины на предприятиях, прикрепление всех к месту работы, наконец, реорганизация Красной армии – заставили почувствовать непосредственное приближение войны уже весной 1940 года. Трудно было предположить, чтобы Германия, оставшаяся в Европе один на один с Россией, не поспешила разрешить желательным для себя образом восточный вопрос. Возможно, она постаралась бы предварительно все-таки покончить с Англией. Тогда следовало ожидать выступления против нее Москвы. Для меня было вообще непонятно, почему советское правительство пропустило такой момент для нападения на Германию, как Дюнкерк. Русское императорское правительство никогда не позволило бы Германии уничтожить Францию и нарушить тем самым политическое равновесие в Европе. Достаточно вспомнить попытку Бисмарка после Франко-прусской войны напасть вторично на Францию с целью ее окончательного уничтожения и демарш князя Горчакова, русского министра иностранных дел, пригрозившего за это войной. Единственным объяснением оставалось то, что советское правительство рассчитывало на более благоприятное положение, когда Германия втянется в войну против Англии, предприняв десантные операции. Возможно, и уроки Финляндии, показавшие, что настоящая «мобилизационная готовность» отсутствует, принуждали всячески оттягивать