Советских же людей можно обвинить в чем угодно, только не в пассивности. Они пытались узнавать, что делается на фронте, и, несмотря на запрещение, все знали. Это был тоже советский стиль.
В один из выходных дней, проходя мимо площадки эвакуационного пункта, куда прибывали железнодорожные составы с ранеными, я обратил внимание на небольшую группу людей, стоявших у ворот забора. Подойдя ближе, я узнал, что вот-вот должен подойти из Карелии поезд с ранеными. Кто сумел получить такие сведения, осталось неизвестным, но минут через 5–10 поезд действительно пришел. По какому-то недоразумению милиционеров не оказалось, ворота не были заперты, и ожидающая группа людей проникла вовнутрь, устремившись к пришедшему поезду. Пошел с ними и я. Глядя на простых людей, среди которых было много молодежи, бросившейся к вышедшим из вагонов более легкораненым, я невольно подумал, что советским корреспондентам, воспевающим патриотизм, следовало бы заглянуть и сюда. Был ли это патриотизм в желательном для них смысле, трудно сказать, но искренне горячее чувство к своим людям, посланным на страду, было налицо. Мне удалось поговорить обстоятельно с 2–3 человеками. Нового я не узнал. Отличная организация, хорошее руководство и крайне ожесточенное сопротивление на той стороне; плохая организация, плохое руководство и легкая одежда при страшных морозах на нашей стороне. «Если бы мне хоть раз в три ночи да дали поспать в тепле, – грустно сказал простой, явно деревенский парень, – так разве такое бы дело было? А то как отошли от Ладожского озера, так, почитай, месяц под открытым небом. Ни палаток таких, как у финнов, ни одежды теплой, ничего!»
Неумолимые факты, принесенные войной, вызвали большое разочарование у населения. До сих пор многие прощали тяжесть советской жизни, считая, что причиной ее является усиленная подготовка к войне. Финские события показали, что и здесь больше слов, чем дела и, во всяком случае, ни самой передовой, ни самой могучей страной Советский Союз не является, споткнувшись даже о маленькую Финляндию. Не прошло мимо внимания широких кругов ленинградского населения и то, как упорно финский народ защищает свою капиталистическую родину, не прельстившись советской социалистической системой. Померкли и осенние иллюзии относительно того, что капиталистические страны воюют, а Советский Союз нет.
«Втянулись все-таки в войну», – вырвалось безнадежно грустно у партийного секретаря одного из учреждений в разговоре со мной. Этот человек еще недавно говорил радостным тоном: «Популярен, популярен у нас советско-германский пакт. Пускай-ка они одни повоюют».
Разочарование коснулось даже того слоя населения, который представлял всегда наиболее надежный оплот власти, – молодежи, и именно вузовской, студенческой молодежи. Большой процент ее явился участником войны с финнами. Нужно было начаться последней, чтобы выяснилось, что финны отличные лыжники и что им нужно противопоставить тоже лыжников. Это обстоятельство или еще какое-нибудь явилось причиной того, что большое количество ленинградских студентов, занимавшихся спортом, было мобилизовано на фронт. Я много слыхал отзывов об их поведении там и старался проверять эти отзывы. Неизбежным заключением являлось «дрались, как львята, не щадя себя». Вера в государственную власть, открывшую для молодежи двери высших учебных заведений, была сильна. Чересчур беспощадно только эта государственная власть распорядилась их жизнью в месяцы финской кампании. Целые студенческие подразделения были искрошены, в чем признавались даже некоторые политруки. Искрошены потому, что кидались брать вручную при крайне плохом руководстве те позиции, где нужны были техника и большое военное искусство. Большой порыв и самоотвержение сопровождали их не только в более напряженные минуты сражений, но вообще на всем протяжении войны со всеми ее тяжестями.
Мне рассказывали такой случай. Студенческий батальон, в котором были даже некоторые лица, имеющие родителей, высланных в Казахстан[2], залег в снегу против хорошо укрепленной позиции, занимаемой батальоном финских женщин. Позиция же студентов была крайне неудобной. Нельзя было поднять ни головы, ни рук, финки пристреливали. Никто все же не помышлял об отступлении перед женщинами. На третий день пришел приказ отойти. Молодежь волновалась, бурлила, хотела все-таки идти на приступ или хотя бы оставаться в снегу до лучшего момента, но приказу пришлось подчиниться. К их великому огорчению, обрадованный батальон финских женщин кинулся занимать оставленную позицию. Через 10 минут этот батальон взлетел в воздух. Советские военные руководители тоже успели кое-чему научиться, и место было перед оставлением минировано.
Среди десятков тысяч убитых в лесах Карельского перешейка заняли свое место и ленинградские студенты. Многие семьи недосчитались своих сыновей, а институты – большого количества студентов. Не вернулись отдельные лица и в аудитории мою и моей жены. По горькой иронии судьбы это были лучшие студенты. Те же, что пришли, принесли с собой большое разочарование, сообщившееся их товарищам по группам, курсу, всему институту. Если раненый красноармеец говорил об одной ночи тепла в течение трех суток, то студенческая молодежь – о качествах командиров, которые были приставлены к ним и ничему не могли научить, да и вообще – лучшей организации всего. В этом отношении они, правда, не расходились и с раненым красноармейцем.
Новый год, когда нужно было подводить, как обычно, «большие итоги необычайных успехов», встречался с явно траурным налетом. Месяц войны с крохотной Финляндией был тоже итогом. На фронте тысячи людей уже сложили свои головы, госпитали забиты ранеными. Даже хваленые советские танки, превращенные в металлический лом, бесконечными грудами заполняли дворы различных ленинградских предприятий. Эти дворы были скрыты от взглядов посторонних людей, и содержимое их являлось государственной тайной. Однако можно скрывать еще отдельных государственных преступников, но скрывать сотни разбитых танков оказалось невозможным. Население знало о них. Знало, что качество их оказалось таким же низким, как и стратегическое управление. И самое главное – не было видно конца. Маленький противник стоял, издеваясь одним этим над великаном, поспешившим изречь ему свой приговор.
Встреча Нового года в радиопередаче осталась все же встречей. Была дана какая-то особенно комедийная и поэтому особенно бессмысленная, продолжительная болтовня. Потом последовали «итоги» 1939 года. С особенным чувством диктор говорил о больших успехах в жизни страны за истекший