Несколько лет спустя, учась в семинарии, я обнаружил в газете фотографию Оливера Райана. Он стал литературным «открытием». Я помнил, что он родственник Райанам, но теперь его звали Винсент Дакс.
Я показал заметку отцу, когда он в следующий раз навестил меня, и попросил объяснить, какие именно родственные отношения нас связывают. Если тогда он что-то не мог открыть маленькому мальчику, то теперь… Оказалось, однако, что папе всё еще явно не по себе от этой темы. Он сказал, что мать Оливера была женщиной «дурной репутации». Я спросил, что же объединяет нас с Оливером? Возможно, его отец наш родственник? Папа отвернулся и неохотно ответил, что отец Оливера умер в молодости от туберкулеза. Чувствовалось, что он лжет. Я подозревал, что если мать Оливера была проституткой, то, наверное, его отец умер от сифилиса или какой-то другой передающейся половым путем болезни и поэтому мой отец хочет скрыть подробности.
Видя его беспокойство, я перевел разговор в другое русло, заявив, что все-таки неплохо иметь в семье известного писателя. Отца это предположение заметно покоробило, и он сказал, что, если я хочу добиться успешной карьеры в церкви, стоит держаться подальше от семейного скандала. Я мог понять эту точку зрения.
Между тем известность Винсента Дакса росла, и мне нравилось следить за его успехами в средствах массовой информации. Я даже купил одну из его книг. Она действительно была очень неплохой. Так что я втайне гордился своим двоюродным братом, но никому о нашем родстве не говорил.
В день моего рукоположения не было человека счастливее отца. Я очень гордился тем, что смог доставить ему эту радость. Мы с папой всегда были близки, а во многих отношениях зачастую являлись единомышленниками. Он потратил на празднование моего посвящения больше, чем истратил бы на свадьбу, и настоял на том, чтобы оплатить пошитое на заказ облачение. Мама с покрасневшими глазами отбросила свои возражения и искренне пожелала мне всего наилучшего.
До сих пор не могу поверить, что отец так долго лгал мне о чем-то настолько важном. Даже на смертном одре не смог сказать мне правду. Прошло почти одиннадцать лет с тех пор, как я обнаружил истину, и даже теперь… как я могу быть уверенным? Единственного знавшего это человека больше нет с нами.
Диагноз «рак поджелудочной железы» отцу поставили всего за шесть недель до смерти. Его страдания, к счастью, были недолгими, и он знал, что эта болезнь неизлечима. Так совпало, что меня назначили капелланом в хоспис, где он провел свои последние недели. Это означало, что я мог быть с ним, сидеть с ним и молиться вместе с ним. Химиотерапия могла бы дать ему больше времени, но он отказался от нее, предпочтя качество жизни ее количеству. Лекарства в достаточной степени облегчали его боль, и он принимал посетителей с изяществом и достоинством. В самом конце, когда стало ясно, что речь идет о нескольких днях или часах, мы с мамой бодрствовали рядом с ним, стараясь сохранять оптимизм, хотя и знали, что это безнадежно. Он всё еще был в сознании, когда я совершил последний обряд, так называемое помазание болящих.
Для меня это важнейшее из всех таинств. Его смысл в том, чтобы дать пациенту силу, покой и мужество переносить боль и страдания, а значит, приобщиться к страстям Христовым, это духовная подготовка к переходу в вечную жизнь и прощение грехов. Отец принял мои слова и склонил свою голову в молитве, но мать, стоявшая по другую сторону кровати, взяла его за руку и погладила ее.
– Фрэнсис? Есть что-нибудь, что ты хотел бы сказать Филиппу?
Я был сбит с толку и немного раздосадован на мать, нарушившую умиротворение. Мой отец разволновался. Он поерзал в постели, и я подложил ему под спину несколько подушек, чтобы стало удобнее. Он закрыл глаза и вздохнул. Я вопросительно посмотрел на маму.
– Фрэнсис, – мягко повторила она, разглаживая его нахмуренный лоб. – Пришло время рассказать.
Мой отец уткнулся лицом в подушку, отвернувшись от нас обоих, и по содроганию его накрытого одеялом тела я понял, что он плачет. Я был огорчен, видя отца в таком состоянии, и винил в этом мать. О чем бы ни шла речь, сейчас определенно этому не время. Я вызвал медсестру, чтобы увеличить дозу морфия в его капельнице. Тогда он расслабился, и мы смогли снова взять его за руки, пока он не впал в забытье. Через несколько часов, когда уже почти рассвело, отец скончался.
На следующий день после похорон отца мать сказала мне, что Оливер Райан мой сводный брат. Она отчаянно хотела, чтобы отец признался мне в этом сам, но до самого конца ему так и не удалось перебороть чувство стыда. Мама сказала, что в пятидесятых, когда он был священником, от него забеременела женщина. Возможно, медсестра или даже монахиня. Моя мать не думала, что та была проституткой, как сказал отец, когда назвал Оливера моим двоюродным братом. Отец никогда не раскрывал имени этой женщины. Мама говорит, что та запеленала ребенка и сбежала. И больше никто ее не видел.
Отец рассказал об этом моей матери в первые дни их близости. Он настоял на том, чтобы начать их брак с чистого листа, и отдал Оливера в школу Сент-Финиан на воспитание священникам. Мама считала, что, поступая так, папа был неправ.
Так что отец оставил священство не из-за моей матери. Они встретились несколько лет спустя. Она сказала, что