Мама оставалась дома, а папа каждый день ходил на работу старшим бухгалтером в резиденцию архиепископа. До встречи с мамой отец служил священником. В том, что мой папа бывший священник, нет ничего необычного. Многие мужчины тогда присоединились к церкви по семейной традиции, а потом понимали, что на самом деле это не их призвание. Мама была племянницей епископа, под началом которого папа служил.
Я всегда предполагал, что причиной ухода отца из церкви стало его влечение к моей маме, но о таких вещах мы дома не говорили. Папа всегда вел себя как священник, и я часто задавался вопросом, не сожалеет ли он, что снял с себя сан. Когда я вырос, то даже спросил его об этом, но сразу же пожалел, увидев, как он вздохнул и сменил тему. Чаще всего он был любящим отцом, но особенно когда я вел себя хорошо. За мои проступки отец отчитывал меня, а затем следовало долгое молчание. Довольно рано я понял, что, если хочу прощения, мне следует его попросить.
Оливера Райана я немного побаивался. Он был старшеклассником, а я мелюзгой, и мы почти не общались, но он врезался мне в память из-за своего странного поведения. Старшие и младшеклассники пересекались в общем зале и на площадках для игр, поэтому время от времени я сталкивался с ним, и мне не нравилось, что он на меня пялится. Казалось, Оливер вот-вот заговорит со мной, но нет, он просто смотрел. Для семи-восьмилетнего ребенка это выглядело жутко.
Оливер был высоким и сильным, но выделялся какой-то неряшливостью. Его форма никогда не подходила по размеру: слишком короткие брюки, или локти, виднеющиеся сквозь поношенные рукава свитера. Я старался не обращать на него внимания и держался подальше. Мы носили одну фамилию, но было еще несколько человек с такой же, так что никакие догадки не приходили мне в голову. Он жил в школе как в интернате, а я приходил туда только днем.
Однажды в пятницу в обеденную перемену учитель отправил меня в старшие классы, передать записку в лабораторию естественных наук на верхнем этаже. Проходя мимо окна, я понял, что оттуда открывается довольно хороший вид на наш дом, и на мгновение остановился, чтобы рассмотреть его, прежде чем идти дальше. Но по пути назад я увидел Оливера, который стоял у этого окна, поднеся к глазам бинокль. Его челюсти были сосредоточенно сжаты, и он не заметил, как я пробежал мимо. Но, обернувшись, я увидел, что мои давние подозрения оправдались. Бинокль был направлен на мой дом. Он шпионил за нами! Идя после школы домой, я пытался об этом забыть. Но всё же был напуган и встревожен. После предобеденной молитвы решил поднять эту тему, пока мама раздавала еду.
– В старшей школе есть мальчик, который сегодня шпионил за нашим домом.
– Думаю, ты начитался комиксов, – сказал папа, едва подняв голову от папки с церковными записями.
– Нет, правда, – сказал я. – Он наблюдал за нашим домом в бинокль.
Ну, хоть маме это было интересно.
– Старшеклассник? Может, он просто наблюдал за птицами или самолетами.
– Нет, – настаивал я, – он точно смотрел на наш дом.
Мой отец сделал паузу и поднял глаза от записей.
– Ты знаешь имя этого мальчика?
– Оливер. Оливер Райан.
За столом явно началась какая-то суматоха. Что я такого сказал? Мама посмотрела на папу, потом на свои колени.
– Что такое? Вы его знаете?
Мой отец прикусил нижнюю губу и отодвинулся от стола.
– В чем дело? – спросил я. – Мы родственники?
Не говоря ни слова, мама встала из-за стола и начала убирать тарелки с супом, хотя мы только начали есть. Исчезнув на кухне, она громко застучала там ложками и баночками с приправами.
– Он мой дальний родственник, – сказал мой отец. – И я не хочу, чтобы ты имел с ним что-то общее.
Родственник! У меня было только два двоюродных брата со стороны матери и ни одного со стороны отца.
– Но почему? С ним что-то не так? Что он сделал? Он плохой?
Мой отец внезапно рассердился. Я никогда раньше не видел его таким взвинченным.
– Не спрашивай меня об этом. Мальчик из плохой семьи. Ты слишком молод, чтобы это понять, но его мать очень испорчена, как, уверен, и он сам. Мы больше не будем его обсуждать. Просто держись от него подальше.
Пораженный его внезапным гневом, я разрыдался. Отец сразу же пожалел о своей вспыльчивости. Он взъерошил мне волосы и похлопал по щеке. Затем сказал гораздо мягче: «Давай больше не будем об этом».
Мои слезы утихли, и мать снова вошла в комнату. Разговор быстро перешел на новую собаку соседа, и я обрадовался, когда папа предположил, что на мой следующий день рождения они могут подарить мне собаку…
Однако ночью я слышал снизу приглушенные звуки ссоры между родителями. Хлопнула дверь. На следующее утро всё было как обычно.
Но мое любопытство было задето. Мать пресекла дальнейшие расспросы, настояв на том, чтобы я больше ни о чем не спрашивал.
Тогда я стал интересоваться в школе. Многие думали, что родители Оливера мертвы, ведь во время каникул он не ездил домой. Некоторые предположили, что он был стипендиатом из сиротского приюта, что объясняло его потрепанный вид. Иногда я махал из окна нашего дома в сторону школы, на случай если он смотрит. Он никогда не подавал признаков того, что видел меня, и хотя продолжал пялиться исподтишка, я почувствовал к нему некоторую симпатию.
Было что-то романтичное в том, чтобы иметь осиротевшего двоюродного брата. Я не продвинулся далеко в своем исследовании и, когда Оливер ушел из школы, через год или два совсем забыл о нем.
Думаю, я всегда знал, что стану священником. Конечно, наша домашняя жизнь была очень католической, и это, несомненно, оказало влияние, но и обряды сами по себе кое-что значили для меня. Мне нравились таинства, и, в отличие от большинства детей, мне Пасха всегда казалась важней Рождества, а идея величайшей жертвы и воскресения привлекательнее подарков и Санта-Клауса. Отцу было приятно, что я проявляю такой интерес к церковным делам, и он поощрял это. Мама же не проявляла восторга. Думаю, она хотела, чтобы я нашел себе жену и произвел на свет выводок внуков. Она пыталась отговорить меня от моего решения. Это стало причиной одного из редких споров между родителями.
Я встречался