Однако Оливер часто рассказывал о своем отце с почтением и гордостью. Не могу точно вспомнить, чем он занимался, что-то связанное с церковью, старший советник архиепископа Дублина или вроде того. Меня удивляло, что отец Оливера занимал такое важное положение, потому что его пренебрежение и отсутствие интереса к собственному сыну были поразительными. И что удивляло еще сильнее, так это то, что у Оливера был брат, светлоглазый и светловолосый сводный брат Филипп, примерно на семь лет его младше, который жил дома и ходил к нам в начальную школу. Я никогда не видел, чтобы они разговаривали как братья. Казалось, эти двое вообще не связаны между собой. Но самое ужасное, что дом Оливера находился менее чем в миле от школы, и при этом, похоже, ему запрещалось там появляться. На Рождество и каникулы Оливер оставался со священниками. Хотя из окна коридора возле лаборатории на верхнем этаже был виден его дом. Много-много раз я заставал Оливера на подоконнике, часто с моим биноклем. Он сидел и наблюдал, как члены его семьи входят и выходят из дверей. Почему-то сейчас это кажется более трагичным, чем тогда. В мужском мире школы-интерната не было места сентиментальности или сочувствию. Даже страдая, мы научились хорошо это скрывать.
Мы с Оливером подружились на втором году моего обучения, и это произошло само собой. Уж точно не выбирали друг друга. Просто потому, что у остальных была компания, а мы – два задрота, с которыми никто не хотел тусоваться. Мое уродство и очевидное одиночество Оливера сделали нас изгоями. Он называл нас «чудилами». Мы не были ни «крутыми чуваками», ни «мамочкиными сынками». Поэтому, не являясь частью ни одной из тусовок, мы лавировали между ними, временами впадая в немилость к одной и пытаясь прибиться к другой. Мне кажется, мы доверяли друг другу. Оливер верховодил в нашей дружбе, что, на самом деле, меня устраивало. Я в основном соглашался со всем, что он говорил, но он не был ни бунтарем, ни любителем ненужного риска, поэтому мы никогда не попадали из-за него в неприятности. Он никогда не говорил о моем пятне, а я никогда не упоминал о его матери. В те дни это могло стать основой крепкой дружбы.
Он интересовался моей семьей и постоянно просил пересказывать всё происшедшее со мной во время домашних каникул. Не имея своей матери, он хотел знать всё о моей. Отец Оливера навещал его, наверное, раз в год или полтора. За несколько недель до этого Оливер приходил в состояние беспокойства, изо всех сил стараясь улучшить успеваемость и избежать даже намека на неприятности. Думаю, он ждал этого визита в равной степени с нетерпением и страхом. Когда моя мама или другие родители приезжали навестить детей, они всегда привозили им подарки, обычно коробку сластей или даже, если родители крутые, набор дротиков, водяных пистолетов или другого оружия ограниченного поражения.
Перед посещением родителей мальчик становился особенно популярным, потому что от него ждали, что он может чем-то поделиться. Некоторые считали, что Оливер жадничает и оставляет всё себе, но я точно знал, что это не так. Его отец не приносил ему ничего. Лишь однажды подарил книгу псалмов.
В конце моего второго года обучения, когда уже приближались летние каникулы, мама предложила пригласить Оливера погостить у нас на ферме. Честно говоря, я не был уверен, что это хорошая идея. Одно дело вместе болтаться в школе, мастерить катапульты из веток и шпионить за школьной медсестрой и ее дружочком отцом Джеймсом, но школа и дом – это разное. Атмосфера у меня дома была совершенно женской, мама-вдова и три мои сестры, а Оливер рос, окруженный почти исключительно мужчинами, за исключением вышеупомянутой медсестры и нескольких веселых уборщиц. Я помню, меня беспокоило, как он воспримет мою семью и наоборот, но никаких сложностей не возникло. Все женщины моей семьи влюбились в него. Мама буквально была готова усыновить, и я с неудовольствием наблюдал, как мои сестры проходят разные стадии романтического влечения. Уне, самой младшей, было девять, и она не слезала с колен Оливера и часто просила его почитать. Тринадцатилетняя Мишель изобразила внезапное любопытство ко всему, что интересно гостю, и проводила много времени выпекая новые деликатесы, пытаясь ими его очаровать. Шестнадцатилетняя Аойфе, на год старше нас, попробовала другую тактику, притворяясь, что не замечает его, но почему-то всегда оказывалась полураздета и взяла манеру раскидываться на различных предметах мебели в таких позах, которые иначе как развратными не назовешь.
Оливер отнесся к этому спокойно. Уверен, он был немного смущен, но, думаю, ему это все-таки льстило. Наверное, он впервые оказался рядом с женщинами своего возраста. Сначала он был застенчив и чрезмерно вежлив, но потом расслабился, и его практически приняли в члены семьи. Изначальный план состоял в том, что он пробудет с нами три недели. Наверное, у него был уговор с отцом, что Оливер должен зарабатывать себе на жизнь, но мы в любом случае привыкли работать летом, так что он ничем не выделялся. Оливер с гордостью отправил свою первую открытку отцу, в которой рассказывал, как хорошо он проводит с нами время, и уверял, что при этом усердно трудится. Два дня спустя моей маме позвонил мистер Райан и велел немедленно вернуть Оливера в школу. Тот должен был провести с нами еще восемь дней, но отец Оливера не терпел возражений и не объяснил причин изменения планов. Помню, как мама расстроилась и перед тем, как мы посадили Оливера на поезд в Дублин, купила ему новый комплект одежды. Оливер стоически попрощался с нами. Он не подвергал сомнению решение отца и не выражал негодования. Казалось, ему все равно, но я отчетливо помню блеск слез в его глазах, когда мы махали ему на прощание с