В последующие годы мой отец наконец-то пришел в себя, обрел новые силы и дух, будто бы той войны и вовсе не было. С одного края борющегося за жизнь виноградника был посажен персиковый сад, с другого – оливковая роща. Появление Жан-Люка в некотором смысле благословило наш дом, и наше финансовое положение стало улучшаться. Мы начали нанимать на сезонные работы мигрантов, и мужчин, и женщин. До того самого лета семьдесят третьего года.
8. Майкл
Несколько дней после пожара никто не спал. Конечно, работы на винограднике были отменены. Я предложил вернуться в Ирландию, но Оливер резко ответил, что наш долг – остаться и помочь, и Лора с ним согласилась. Мне стало немного стыдно. Мадам Вероник выписали из больницы через неделю, как раз к похоронам. Она напоминала призрачное пугало – кисти рук все перебинтованы, лицо обожжено, а оставшиеся волосы торчали пучками. Я делал всё возможное, чтобы заставить ее съесть кусочек чего-нибудь, и помогал смазывать мазью лицо и голову, пока ее кожа медленно заживала. Кухни в основном не пострадали от пожара, и я взял под контроль питание для людей, приходивших на помощь. Но дух Вероник, казалось, исчез, а тело было способно поддерживать только дыхание.
Оливер тоже изменился в ночь пожара. Самым кардинальным образом. Я знал, что он сильно сблизился с д’Эгсом и малышом, но Оливер горевал как член семьи, почти не разговаривал, и лицо его было искажено печалью. В день похорон он куда-то исчез, вернулся поздно ночью и отказался отвечать на вопросы и принимать утешения. Лора считала, что месье заменял Оливеру его отсутствующего отца. Он взялся за восстановление уничтоженных трудов месье. Лору, и так уже отодвинутую на второй план, Оливер теперь полностью игнорировал. За две недели была проделана основная часть работ по расчистке. Об оплате нашего труда не могло быть и речи. Мы остались работать за бесплатный ночлег и питание, продукты часто давали нам соседи, и я готовил из них еду.
Виноградник снова оказался заброшен, ходили разговоры о демонтаже восточного крыла. Больше нам нечего тут было делать. Мы и так уже пропустили первые недели колледжа. Пора было ехать. Оливер упаковал свои вещи в молчании и стоически простился с мадам, которая поблагодарила его за верность и трудолюбие. Часть коллекции карт д’Эгса была спасена, хотя Вероник была потрясена потерей его книг, от которых остался один пепел. Когда мадам хотела сочувственно обнять Оливера на прощание, он уклонился, заставив ее выглядеть неловко и глупо. Мне хотелось его за это убить, но было ясно, что Оливер тоже страдает.
Затем опять начались проблемы с Лорой. Неожиданно для всех она отказалась возвращаться и заявила, что хочет остаться и помочь мадам. Я не мог понять, что у нее на уме; для меня это стало еще одним проявлением ее становящегося всё более странным поведения. Несколько раз нам звонили из Дублина, когда наши родители пытались оплатить ее возвращение, но Лора была непреклонна. Мадам, казалось, было всё равно, что происходит, но она заверила меня, что если Лора хочет остаться, то это не проблема. Она, конечно, может подыскать ей занятие. У меня не осталось иного выхода, кроме как принять это. Со слезами на глазах Лора попрощалась с нами. Она с надеждой обняла Оливера, но он был бесчувственным и равнодушным, как надгробный камень.
Новый учебный год начался неторопливо, унылая осенняя серость Дублина казалась такой скучной по сравнению с залитым солнцем ярким Бордо. Я попытался выкинуть пережитый кошмар из головы и вернуться к учебе и студенческой жизни. Вскоре мне удалось сойтись с некоторыми довольно странными людьми, с которыми в прошлом году боялся общаться, и у меня сложились дружеские отношения в совсем другом социальном круге. Несмотря на то что я всё еще время от времени встречался с Оливером, мы явно отдалились друг от друга, и всякий раз, когда мне хотелось поговорить о проведенном в Бордо лете, он резко менял тему, пока я не оставил все попытки ее поднимать. Не знаю, была ли причиной охлаждения между нами моя гомосексуальность, мое родство с Лорой или то, что я напоминал ему о произошедшей трагедии? Возможно, он винил Лору в том, что она вообще вывезла нас во Францию? Что бы ни происходило у него в голове, мне нужно было двигаться дальше.
Несмотря на душераздирающую историю, которой завершилось лето, я вернулся домой другим человеком. Выход из тени лжи стал освобождением, и назад мне не хотелось. Мать узнала о компании, с которой я якшаюсь, и, конечно, возмутилась – пригрозила рассказать отцу, позвонить приходскому священнику… Но было уже поздно. Лето, проведенное во Франции, освободило меня и дало уверенность, которой мне раньше не хватало. Пожар и его разрушительные последствия заставили меня осознать, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на отрицание правды. Я чувствовал себя спокойно в своем новом качестве, схожем с перерождением. И был полон решимости не стыдиться и не обращать внимания на то, что говорят церковь или закон.
Моя мать изо всех сил старалась загнать меня обратно в тень, но я уже не хотел этого. В конце концов она таки рассказала обо всем отцу. Он был потрясен; пригрозил отречься от меня, лишить наследства и предположил, что Лора не хочет возвращаться домой, потому что ей стыдно за меня. Это было больно. Я умолял его понять меня. Принять таким, какой есть, и всё такое, но бесполезно. Он говорил о позоре, который его сын-гей навлекает на семью, и об унижении для него лично. Я искренне сожалел об этом и обещал ему, что буду сдержан в своих действиях. Но я был ему противен, и он продолжал разглагольствовать о том, как всю свою жизнь упорно трудился только для того, чтобы вырастить педика.
Оглядываясь назад, я думаю, как всё же хорошо, что мой отец не