Я никогда ни словом не обмолвилась отцу об этих домогательствах. Он пришел бы в ужас, а мне казалось, что я достаточно сильна и уверена в себе, чтобы справиться со старым шутом.
Во второй половине дня я возвращалась к отцу с Сесиль и помогала на земле или в доме, когда мы начали работы по его тщательному восстановлению.
Я проводила время с молодыми людьми в деревне, посещала местные карнавалы и танцы, но не хотела отношений ни с кем из них. За мной ухаживали местные парни, и я, конечно, флиртовала, целовалась и, скорее всего, немного мучила их, но так и не влюбилась ни в кого. Не могу понять почему, большинство моих друзей много раз влюблялись до женитьбы и несколько раз после, но в глубине души я всегда задавалась вопросами: а понравится ли папе этот парень в его доме? Хотел бы папа, чтобы я вышла за него замуж? Сможет ли папа с ним жить? Ответом всегда было «нет». Думаю, подруги жалели меня, когда я посещала их свадьбы одну за другой, уверяли, что следующей буду я, и предлагали своих кузенов и друзей в качестве возможных партнеров, но мне было хорошо и одной.
Следующее десятилетие ознаменовалось восстановлением виноградника. Мой отец был кем-то вроде местной легенды. Большинство жителей деревни чувствовали вину за свое бездействие в те ужасные годы, хотя мы и понимали их страх. Даже известные коллаборационисты из кожи вон лезли, чтобы помочь нам, и папа милостиво принимал их помощь, зная, что делает им одолжение. Мы разработали план по восстановлению дома в его былом великолепии. Что было утомительно медленным процессом и, как позже выяснилось, пустой тратой времени.
Ко времени, когда мне исполнилось тридцать два, моя любимая тетя Сесиль мирно скончалась во сне, и папа снова остался горевать в одиночестве. Я тоже оплакивала ее. Не знаю, была ли Сесиль любовницей отца, но она, безусловно, была его ближайшим другом. Подозреваю, что чаще всего темой их разговоров была я. Сесиль считала, что отец был неправ, что не настоял на моем поступлении в университет. Она думала, что мне никогда не встретить подходящего мужа в нашей провинциальной дыре. После ее смерти папа начал беспокоиться, а не была ли она права. Его очень удручало отсутствие внуков.
К тому времени у меня было приличное количество свиданий, и я давно уже потеряла девственность с племянником нашего мясника Пьером, приезжавшим на зиму в Клошан и умолявшим потом меня выйти за него замуж. Это был страстный роман, но я не видела в нем будущего, и бедный Пьер покинул деревню с разбитым сердцем. Папа умолял меня выйти замуж хотя бы за него или вообще за кого угодно, но я сопротивлялась, настаивая, что не хочу мужа и никогда не выйду замуж. Тогда папа удивил меня, снизив свои ожидания и предложив вместо этого завести любовника. Я была потрясена, но не самой идеей (в которой не видела ничего такого уж неприемлемого), а тем, что ее предложил мне родной отец.
– Но тебе нужен ребенок! – умолял он. – Ведь когда я умру, никого не останется! Смотри, я постарел и ослаб, и ты со мной и заботишься обо мне, но о тебе-то кто позаботится, когда ты состаришься? Никто! А поместьем кто займется?
Мне пришлось согласиться с его доводами. Но, размышляя о генофонде нашей деревни, мне не приходило в голову никого лучше подходящего на роль отца моего ребенка, чем Пьер, который был уже женат и переехал на север в Лимож.
Прошло уже шесть лет после моего романа с Пьером. Он был сильным и привлекательным мужчиной и интересовался старыми картами и книгами. Я начала жалеть, что не приняла его предложение, которое, как мне казалось, прозвучало искренне. Он никогда не встречался с папой, но у них были общие интересы, например книги и я, так что они могли бы и подружиться.
Раз в год Пьер навещал своего дядю, так что времени у меня было немного. Я знала, что поступаю нечестно, и боялась, что присущая Пьеру порядочность помешает ему изменить жене. Скажи я правду – наверняка отпугну его такой просьбой. Ведь Пьер был именно таким, каким каждому хотелось бы видеть своего ребенка, разве нет?
Я собиралась соблазнить Пьера. Но времени было мало, так как он приехал всего на две недели, чтобы обучаться у своего дяди, самого известного charcutier (мясника) в наших местах, так что у меня всего четыре или пять дней, чтобы забеременеть.
Поначалу Пьер не поддавался, потому что был верен жене и считал, что это неблагоразумно с моей стороны. Но я знала, что нравлюсь ему, и, хотя не обошлось без некоторой настойчивости с моей стороны, он, слава богу, не заставил меня умолять и унижаться.
Следующие три ночи мы провели в сарайчике его дяди. Это было не самое удачное место, чтобы заронить в меня семя. Ветерок из долины доносил временами запах скотобойни, но немного пастиса помогло нам забыть обо всем. Пьер был нежным любовником, и я жалела, что эта связь была временной и он должен вернуться в Лимож к своей жене. Впервые в жизни немного влюбилась. Пьер был ужасно мил, и в нем была какая-то невинность, которую я, как мне кажется, осквернила. С убитым видом он извинялся за то, что сбил меня с пути истинного, и мне пришлось заверить его, что мы об этом никогда больше не будем вспоминать. Я сказала, что лучше, если в будущем году он не приедет, что мы оба должны отказаться от нашей безрассудной связи и он должен сделать всё, чтобы загладить вину перед женой. Верный своему слову, Пьер не возвращался, а я была полна счастья и сожаления.
К несказанной радости отца, беременность подтвердилась, и в шестьдесят седьмом году, к нашему огромному облегчению, родился мой драгоценный Жан-Люк, большой и здоровый мальчик. Я понимаю, что в некоторых семьях рождение внебрачного ребенка считается позором, и уверена, что деревня бурлила от сплетен, но из уважения к нам они начали называть меня «вдовой». В те дни было лучше слыть женой, потерявшей мужа, чем матерью-одиночкой.
Папа, к которому наконец вернулось его чувство юмора, очень забавлялся этим обстоятельством. «Как нынешним утром поживает вдова?» – спрашивал он, подмигивая.
С самого его рождения Жан-Люк со своим дедом были неразлучны.