Неудивительно, что мадам была совершенно сбита с толку моим вниманием. Но какая это оказалась чудесная женщина! Она научила меня всему, что я знаю. Искусству кулинарии.
Она пробудила во мне вкус к стряпне (но ни к чему иному). Ирландия в те годы была гастрономической пустыней. Соус из петрушки считался верхом изысканности. Здесь же я узнал о том, что варка – не единственный способ приготовления овощей; что выпечка – настоящее искусство; что мясо можно коптить, вялить, жарить и тушить; что травы и специи добавляют аромата; что чеснок существует.
Мое кулинарное образование началось травматично. В прямом смысле этого слова. Когда в то утро я появился на пороге кухни, предлагая помощь, то стал свидетелем события, определившего будущее. Анна-Мари, пожилая помощница, споткнулась и упала по пути к раковине с большим подносом свежеслепленных булочек в руках, сломав при этом правую руку. Это был не очень серьезный перелом – никаких протыкающих кожу костей, ничего подобного, – но довольно болезненный. От этой боли она вскрикнула, и началась огромная суматоха. На помощь Анне-Мари позвали из деревни доктора, потом пострадавшую отправили в местную больницу, и больше мы ее за всё время нашего пребывания не видели. Поскольку дело надо было закончить, мадам показала мне, что делать с бриошами (сбрызнуть водой и отправить в духовку), и прикомандировала к кухонным обязанностям до конца недели. Какое блаженство! Я быстро учился и к концу дня уже сделал свой первый винегрет, приготовил шесть свежих форелей (на пару́!), поджарил мешок моркови и несколько кабачков.
Конечно, понадобилось некоторое время, чтобы я смог самостоятельно взбить соус velouté или приготовить персиковые barquettes, но мне казалось, что я во всем этом как рыба в воде. Мадам была отличным учителем, но и я, позволю себе заметить, был отличным учеником. Не говоря уже о том, что работал в помещении и занимался тем, что мне нравилось, и, хотя жара от двух горящих печей иногда становилась чудовищной, это было лучше, чем потеть в поле. Когда я вернулся в палатку той ночью – просто светился от счастья. Оливер предположил, что мадам пробудила во мне интерес, но на самом деле я совершенно забыл, что моя миссия состояла в том, чтобы соблазнить ее.
Конечно, Лора была в ярости: ее брат обосновался на кухне, а парень предавался изысканным занятиям в библиотеке; и только одна она оставалась простой paysanne (крестьянкой). Я попытался успокоить ее, сказав, что она прекрасно выглядит. От пребывания на свежем воздухе Лора очень похорошела, и хотя поначалу лицо ее обгорело, позже это превратилось в ровный красивый загар, и она стала похожа на крошечную амазонку. Лора отнеслась к комплименту равнодушно, но пожаловалась, что чувствует себя усталой и брошенной. К моему вечному сожалению, я почти не обращал внимания на ее бедственное положение.
Я предпринял несколько жалких попыток пофлиртовать с мадам, но она проявляла не больше интереса, чем был с моей стороны. Языковой барьер создавал дополнительные трудности (как будто их и так не хватало), но я был полон решимости не разочаровать Оливера. Он дал мне несколько советов, и я пытался действовать в соответствии с ними.
В конце одного особенно жаркого дня я отвел потной рукой волосы мадам с ее лица и спросил, могу ли расчесать их. Оливер убеждал меня в том, что это гарантированно выигрышный ход. Она была немного озадачена, но согласилась.
Оливер был прав. Женщины любят ухаживать за своими волосами. Пока я расчесывал ей волосы, мне пришла в голову замечательная идея. Волосы мадам были довольно длинными. Я взял ее прядь в руку и начал переплетать ее с другой так, чтобы она образовала что-то вроде узла у нее на макушке. Très chic. Я только что изобрел прическу! Как это самонадеянно с моей стороны. На самом деле это был шиньон в типично французском стиле, популярном в Париже в сороковые, но откуда нам-то было это знать? Я никогда раньше не возился с женскими волосами, а мадам, возможно, знала, как приготовить sabayon (сладкую винную подливку) в своем bain-marie (котелке на водяной бане), но была совершенно безнадежна в плане стиля. Но вот дурой она не была.
– Tu es homosexuel? – спросила она.
К счастью, это слово понятно и без перевода.
– Oui, – сказал я. И потом целый час плакал.
Мадам была исполнена искреннего сочувствия. Понятия не имею, что она говорила, но она несколько раз прикладывала палец к губам, чтобы дать мне знать, что сохранит мой секрет в тайне. Ее ничуть не взволновала эта новость; она не выставила меня вон, не смеялась надо мной, не пришла в ужас. Просто для нее всё встало на свои места. Тайна была раскрыта. С помощью языка жестов я признался, что влюблен в Оливера, и это ее немного шокировало. Она, как и все остальные, знала, что Оливер и моя сестра Лора вместе. Она по-матерински обняла меня и что-то сказала по-французски, показывая куда-то вверх по склону. Думаю, имела в виду, что мне стоит прогуляться. Так я и сделал. Но это не помогло.
Ночью вернувшемуся в палатку Оливеру не терпелось узнать, как у меня там с соблазнением.
– Великолепно, – сказал я.
Ежедневное мучение продолжалась. Мадам ловила меня на том, что я подсматриваю за Оливером с его новой семьей – месье и мальчиком. Будто мало того, что моей соперницей стала собственная сестра, так еще теперь и родня мадам Вероник. Я задавался вопросом, ревновала ли и она из-за того, что ее отец и сын проводят так много времени с Оливером. Она улыбалась сочувственно, но потом совала мне в руки расческу. Подавив в себе ревность, я погрузился в новую роль и старался научиться как можно большему на кухне.
Через пару дней мадам познакомила меня с Морисом, дородным чудаковатого вида владельцем овощеводческой фермы на холме. Английский у Мориса был лучше, чем у мадам. Он намекнул, что мадам сообщила ему, что я un homo. Сказал, что тоже гей и мог бы