Янош Казимир Гонусевич подхватил бокал из рук красавицы и жадно выпил всё шампанское. Едва дождался, когда-то же самое сделает стоящая рядом с ним обнажённая женщина, и с рычанием набросился на неё. Изголодавшийся по общению с женщинами пособник английского шпиона не стал даже раздеваться, он рвал на себе одежду, жёстко придавив к кровати женщину, которую опрокинул на ложе так, что теперь ей нужно было бы ещё повернуться, чтобы посмотреть на него.
— Да подожди ты! Как горяч. Я сама всё сделаю. А хочешь, так сделаю и то, что не каждая шлюха может! — выкрикивала женщина, извиваясь под тяжёлой рукой польского жеребца.
— А? Да-да! Давай! — выкрикивал Гонусевич, спешно стягивая с себя штаны.
Ей нужно было дотянуться до противоядия и принять его, а этот… Ведь яд начнёт действовать уже минут через пять. Без этого средства она, возможно, и не умрёт, но на несколько дней окажется очень болезненной, беспомощной. А ей срочно нужно бежать.
Едва почувствовав, что тяжелая рука поляка больше не держит её, женщина подошла к одной из тумб, как бы отгораживаясь от него своим обнажённым телом, показывая Яношу свою спину и ноги. Олена откупорила небольшой флакончик и намеревалась его выпить…
— А, да что там за штучки у тебя! Всё после… Пока я возьму тебя так! — с рычанием, не сдерживая больше мощный зов природных инстинктов, Гонусевич подскочил к красавице.
Он придавил её к низкому шкафчику, заставляя согнуться так, как нужно ему. Всё, что стояло или лежало сверху, упало на пол.
Со звоном упал и уже открытый флакончик. Он разбился, и противоядие вытекло на доски пола.
Впервые за долгое время Олена плакала. Вот так она заканчивает свою жизнь: с ней пытается утолить свою похоть животное, а она через пять минут начнёт умирать. Женщина в последнем усилии, не имея возможности вырваться из нежеланных рук, приподняла голову, посмотрела в угол комнаты. Ей показалось, что она видит знакомую фигуру, и в груди у Олены сжалось сердце. На миг она поверила, что там стоит её любимый муж Архип, и он качает в осуждении головой.
Он не был рад, что она отомстила за него и уничтожила Шабарина.
* * *
Когда мы вдвоём с Лопухиным одновременно предъявляли обвинения в государственной измене и в шпионской деятельности Святополку Аполлинарьевичу Мирскому, я даже не предполагал, насколько точно попал в цель. Ведь я думал состряпать против него обвинение. А оно вон как вышло!
Впрочем, когда Никодим, мужик, что пытался покушаться на меня и бросил гранату, начал давать показания, у меня сразу же возник вопрос: как английский шпион узнает, что покушение было удачным, ну или неудачным? Обязательно должен был быть кто-то, кто наблюдает за происходящим в губернаторском доме, чтобы срочно отправиться с донесением к шпиону.
И в этом направлении Мирон и другие мои люди стали действовать моментально, буквально через несколько минут после того, как прогремел взрыв. Будто бы желая реабилитироваться, они рьяно взялись за дело. Уже скоро все дороги, ведущие из города, контролировались моими людьми, пусть это и были лишь заслоны из тройки бойцов, которые легко прорвать.
Но прошёл час, второй. А никто из города с подозрительной стремительностью выезжать не собирался. Может быть, среди тех людей, которых не пустили из Екатеринослава, и был пособник шпиона. Это предполагалось вычислить после. Просто не хватало сил и людей. А Марницкий ещё не прибыл в губернаторский дом, чтобы начать поднимать всю полицию и даже ландмилицию Екатеринослава.
Но все же у меня стали закрадываться мысли, что человек этот не был отправлен из города, потому что… не мог. Не мог, потому что был у меня под арестом.
— Я буду говорить только тогда, как вы дадите своё честное слово, что предоставите мне пистолет и пулю. Я убью себя, так как не хочу, чтобы моё имя было обесчещено при моей жизни, — выдвинул свои условия Мирский, пока я при бездействии Лопухина блефовал и тряс листами бумаги в руках, обвиняя своего бывшего соратника.
— Вы должны будете быть преданы суду! — всё-таки встрял в разговор полковник, эмоционально реагируя на порыв Мирского. — Я не могу пойти на подобное.
Я уже видел, что передо мной — психически глубоко больной человек. Он смотрел на меня с непередаваемой злобой и презрением. Нужно было его дожимать, продолжать блефовать, выбивать точечные показания, а не только намёк, что Святополк продался англичанам. Ох уж эти нравы XIX века! Лопухин не может даже дать обещание, которое выполнять не собирается.
— Я даю вам это слово! — жёстко сказал я, глядя при этом не на Мирского, а на полковника.
А я могу. Для пользы дела — даже очень. И пусть Лопухин хоть что-то мне попробует предъявить, когда я нарушу свое слово.
— Но вы не можете… — выкрикнул Лопухин.
— Могу…
— Ну хорошо, — растерянно сказал полковник, видимо, вспоминая, что у меня на него более чем достаточно доказательств, что и он является английским шпионом.
— Откуда у вас бумага, которую я подписывал? — спросил Мирский.
Всё сразу же стало на круги своя. Поэтому следующий мой вопрос был строго по делу:
— Это вы должны были сообщить английскому шпиону о том, что я погиб? — строго спросил я.
— Я требую, чтобы вы дали слово, что моя семья…
— Да ты не имеешь никакого права слова от меня требовать! Отвечай, несчастный! Ты должен был сообщить англичанину? — играя роль взбешённого дерзким покушением, кричал я.
— Да! Я должен был! Мой человек… — выкрикнул Мирский.
— Что ж, так вы это и выполните, — вдруг совершенно ровно произнёс я.
Через полчаса мы с Марницким уже обсуждали операцию по поимке английского шпиона. Оказалось, что он ждёт совсем рядом, и показания Потапа полностью сходятся с теми, что мы успели выспросить у Мирского.
В двадцати пяти верстах ждал Эдвард Джон Уэлскимби сообщение о моей смерти.
Глава 22
Я впервые увидел в Лопухине делового человека, который готов был работать. Странная метаморфоза произошла с полковником. Может быть, его нелепая жажда поквитаться со мной так сильно давила на него