И она была этому только рада. Она подстраивалась под мой быстрый темп, она выгибалась, когда я пальцами давил на ее клитор, она стонала глубоким, грудным голосом. А потом она едва заметно затряслась, попыталась свести бедра и зацарапала ладонями по столу, на котором совершенно бесстыдно раскинулась. И кончила с тихим, тонким вскриком, и я едва перетерпел ее пульсацию, и сохранил остатки мозгов, успев вытащить из нее член перед тем, как кончил сам.
Я лег на нее сверху и оперся на локти, чтобы не придавить своей тяжестью. У нее было совершенно безумное лицо. Наверное, в первые минуты она даже не понимала, где находится.
Я провел пальцами по ее щеке — ласково, едва касаясь. Она посмотрела на меня, и мутный взгляд постепенно прояснился
— Могла бы просто прийти ко мне ночью, — пошутил я, — необязательно доводить меня до белого каления, если хотела секса.
Маша, помедлив, улыбнулась. Вытянув руку, попыталась разгладить мои морщины вокруг переносицы.
— Кирилл... — набрав в грудь воздуха, начала она.
— Тихо, — перебил я ее и прижал палец к ее губам. — Тихо, я ничего не хочу сейчас слышать. Ты теперь моя. Мне плевать, сколько времени прошло, и что скажут другие. Как-нибудь справлюсь и смогу защитить свою женщину.
Она улыбнулась, и из уголков ее глаз к вискам скатилась пара слезинок.
— Давно такого не случалось, чтобы женщина после секса со мной плакала от счастья.
Маша снова промолчала. Притянула меня к себе сама и уткнулась носом мне в грудь.
Глава 23. Маша
Он спал позади меня.
Глубокой ночью я стояла на балконе, кутаясь в одеяло, и курила, прикрыв дверь. Мне нужно было подумать.
Вокруг стояла поразительная тишина. Было темно, и свет горел только в небольшой будке возле главных ворот. Там дежурила охрана. Но если закрыть глаза, то можно было легко представить, что я одна на много-много километров вокруг.
Я ни о чем не жалела. Но я должна была принять решение.
Ничего, из того, что я сказала Громову, не изменилось. Для всех будет лучше, если я просто исчезну.
Что нас с ним связывало? Я не могла ответить на этот вопрос даже себе.
«Зачем я ему понадобилась?» — вот этот вопрос я должна была задать. Он мог найти себе любую, любую женщину, с гораздо менее проблемным прошлым, чем мое.
Но он почему-то решил, что ему нужна я. Почему? Что это с его стороны? Мужская прихоть, простое желание обладать? Как скоро я ему надоем? Хочет ли он защитить меня, или просто соскучился по войне, и ему нужен повод, чтобы раздуть конфликт с его куратором из ФСБ или с другим бандитом, в чью группировку входил когда-то Бражник?
И где во всем этом мое место?
Мама всегда говорила: обжегшись на молоке, дуешь на воду.
Может, она права, и сейчас мне просто было страшно кому-то довериться. Поэтому я и не могла представить, что Громов по-настоящему верил в то, что говорил. Что это был не его сиюминутный порыв, не задетая мужская гордость.
Что он правда собирался меня защищать.
Но я же не игрушка. Меня нельзя достать с полки, а потом убрать. Я останусь, и вместе со мной останутся и все проблемы, в которые Громов сейчас старательно ввязывается.
Насколько его хватит? У него самого достаточно дерьма в жизни, чтобы он занимался еще и моим. Ему бы с сыном разобраться, с бывшей пассией, с предательством друга, с бизнесом… Я могла еще долго перечислять.
А вместо этого он, сломя голову, собирается броситься в новую заварушку, которая может оказаться гораздо опаснее, чем он сейчас думает. И что потом?.. Я не смогу жить в вечном страхе и ожидании, пока ему надоем.
Что он тогда сделает? Отдаст меня ментам, ФСБ, другому бандиту? Выкинет на улицу? Возненавидит?
Я ему не верила. Не верила в искренность его чувств. Вообще не верила в его чувства. Аверин правильно сказал: им не нужна война из-за какой-то бабы, пусть даже этой бабой буду я. И пусть сейчас Громов с этим не соглашался, настанет день, когда он поймет, что его друг был прав. Я не хочу этой ответственности. Я не хочу, чтобы из-за меня умирали люди. Чтобы из-за меня убивали...
Громов хочет поступить «правильно» — именно это он крикнул мне в лицо. Всего лишь правильно. Странно, что не упомянул, что у него передо мной долг.
Только мне не нужна его правильности. И долги я с него спрашивать не собираюсь.
Мне нужно нечто большее.
И именно этого он не сказал.
Я думала, может быть, между нами что-то получится. Мне хотелось, чтобы между нами что-то получилось. Мне хотелось чувствовать себя защищенной и нужной, чувствовать, что за меня есть, кому заступиться. Хотелось, чтобы его слова про защиту стали правдой. Хотелось чувствовать, что я могу на него положиться. Хотелось таять от его прикосновений, и чтобы в животе трепетали бабочки всякий раз, как он на меня смотрел.
Но когда женщина кричит в лицо мужчине, что она для него «никто», то хочет услышать в ответ опровержение. А Громов в ответ придумал, что ему нужно меня трахнуть. Он сказал, что теперь «я — его».
А я не хочу никому принадлежать. Я хочу, чтобы меня любили. И не извращенной любовью собственника, которая оставляет после себя лишь выжженную дотла землю и растоптанное сердце. А нормальной, человеческой, теплой любовью.
Поэтому я и должна уйти. Лучше раньше, чем позже.
Я потушила окурок уже второй сигареты и обернулась через плечо. Сквозь прозрачное стекло углядывался силуэт Громова на кровати. Глупое сердце на секунду сбилось с ритма, и я выругалась сквозь зубы. Совсем не нужно в него влюбляться, Маша. Совсем, совсем не нужно.
Громов спал, спокойный и расслабленный, и довольный, и даже не подозревал, что в паре шагов от него я строю план своего побега. Наверное, для него все просто. Мы переспали, он пообещал меня защищать — и этого довольно. Наверное, он не поймет, почему я ушла, когда об этом узнает. Подумает, что я неблагодарная, зарвавшаяся дрянь — ведь он дал мне все, а я его обманула, я его предала.
Думать так — горько. Неужели это преступление — хотеть, чтобы меня любили?..
Мне нужен план. Я не хочу, чтобы на выходе