— Если что-то не получится... если что-то пойдет не так... я найду способ покончить с этим, — произнесла она твердо и услышала, как полководец вздохнул.
— Для меня огромная честь, что я знал вас, госпожа.
— Не говори так, словно мы прощаемся, — Талила потрясла головой. — Мы еще увидимся. И ты встретишься со своим господином.
Она хотела сказать что-то еще, что-то очень важное, но не нашлось слов. В груди закололо, и ей пришлось спешно уйти, потому что во взгляде у нее по-прежнему блестели слезы, а на сердце лежала огромная тяжесть.
Она знала, чем рискует. Знала, что подведет всех, если что-то не удастся.
Но поступить иначе она не могла. И не попробовать спасти мужа — тоже.
Лагерь она покинула вместе с отрядом дозорных ранним утром. Натянула пониже капюшон и держалась ото всех в стороне, и никто не обратил на нее внимания. Слишком устали люди. Слишком все они были измотаны. Выгадав момент, она отделилась от своих спутников и помчалась верхов в направлении столицы, туда, где виднелись императорские стяги.
Ей кричали вслед, кто-то даже поскакал за ней, но вскоре отстал, потому что Талила была легкой, а ее кобыла — быстроногой.
И вскоре она оторвалась от своего единственного преследователя и ступила на дорогу, что вела прямо в сердце Империи.
Она не оглядывалась, хотя душа требовала на миг бросить взгляд назад. Вместо этого, сжав губы до побеления, Талила направилась вперед. Дозорные Императора заметили ее гораздо раньше, чем она приблизилась к вражескому войску, к моменту, как она достигла места, где ровными рядами выстроились самураи, весть разлетелась далеко-далеко.
Она двигалась с почти бесстрастным лицом, и воины расступались перед ней. Ей в спину летели шепотки, ненавидящие взгляды, ругань, проклятья. Она не обращала внимания и смотрела прямо перед собой. Многие вздрагивали, когда она проезжала рядом, словно боялись, что малейшее ее движение обернется огнем.
Талила облизала пересохшие губы и посмотрела на видневшуюся вдали столицу. Усталая и решительная, она чувствовала каждый взгляд, устремлённый ей в спину, но не позволяла себе оборачиваться.
«Я здесь, Мамору. Я не позволю им сломить нас», – слова шли из сердца.
И, ступив на этот путь, Талила шла дальше, зная: назад возврата нет.
Глава 30
Талила шла нарочито медленно, не торопясь. Восемь вооруженных мужчин сопровождали ее, по двое с каждой стороны, и потому даже в широком коридоре дворца им было тесно.
Она не обращала на них внимания и сосредоточенно смотрела прямо перед собой. На раздвижные двери, расположенные в противоположном конце длинного коридора.
Шрамы на запястьях болели, посветлевшие нити горели огнем.
Каждый шаг отдавался в груди болью. Отдавался эхом того дня, когда она уже вот так брела по длинному коридору, и в конце ее поджидали те самые двери.
Она не могла поверить, что вернулась. Не могла поверить, что добровольно ступила во дворец. Стены и потолок давили, мешая дышать. Воздуха не хватало, и Талиле казалось, что у нее на шее медленно затягивалась удавка. Она старалась не сбиваться с шага и одергивала руку, которая тянулась расстегнуть ворот короткой куртки. Не хотела показывать свою слабость.
Она никогда не боялась закрытых, тесных помещений, да и не был Императорский дворец тесным, но Талила ощущала себя словно в клетке. Ей хотелось одного: повернуться и убежать прочь. Или же вскинуть ладонь и поджечь все, на что только падал ее взгляд, и в первую очередь — самураев, что ее сопровождали.
У нее не забрали ни катану, ни нож. Ей никто не сказал ни слова, лишь когда она прошла сквозь ворота, то увидела своих стражников. И они молча выстроились вокруг нее, и уже вдевятером направились во дворец. Ей не нужен был провожатый, она прекрасно знала дорогу.
Такое невозможно забыть.
Талиле казалось, что она слышала, как звенят ее цепи — цепи, которых на ней не было. Она чувствовала, как они оттягивают ей запястья, как путаются под ногами, как оставляют алые отпечатки на коже...
Каждый шаг был мучительным, каждый шаг был болезненным, каждый шаг был пронизан страхом и ненавистью.
Паника накатывала сильными волнами, следующая острее предыдущей.
Талила шла и смотрела прямо перед собой. Губы — плотно сжаты, брови — сведены на переносице, взгляд — тяжелый, давящий — устремлен вперед.
Когда они приблизились к дверям, двое самураев шагнули, чтобы раздвинуть их перед ней, и она на мгновение замерла, собираясь с духом. Ладонями были ледяными; она такого и не помнила. Чтобы у нее, у той, в чьих жилах бежит огонь, мерзли руки.
Наконец, Талила вошла. В помещение, которое она предпочла бы никогда не видеть.
Или же обратить в пепел.
И, как месяцы назад, она мгновенно прикипела взглядом к одному-единственному человеку.
Тогда она страстно желала ему отомстить.
Сейчас же...
Обнаженный по пояс Мамору стоял на коленях. На теле — следы пыток. Рядом с ним — десяток самураев, даже больше, чем охранявших ее. У них в руках — копья и катаны, направленные на ее мужа. Двое держали лезвия возле его шеи, так близко, что она видела узкую полоску крови.
Посыл Императора был понятен без слов. Мамору убьют раньше, чем она вскинет руку, чтобы вызвать огонь. Кто-то из тех, кто окружал его, успеет. Хватит и одного удара, одного мгновения, чтобы забрать жизнь.
Но больнее всего для Талилы стала не коленопреклонённая фигура мужа. \
Нет.
Его голова была опущена, и когда она вошла, стражник схватил Мамору за лоб и заставил поднять взгляд.
И тогда он ее увидел.
И это был самый жуткий момент в жизни Талилы. Даже когда двумя часами ранее она стояла одна перед всем императорским войском, так жутко ей не было.
Она выдохнула через нос и попыталась ему улыбнуться. Ей было наплевать, что на них смотрели, кто на них смотрел. Она видела только своего мужа, только его испуганный взгляд. Кажется, сбылся его самый худший кошмар. Талила вернулась в императорский дворец, вернулась добровольно, вернулась за ним.
Ее губы не слушались и жалко дрожали, не желая складываться в улыбку. Губы Мамору по цвету сравнялись со снегом на вершине горного перевала. В нем и так было мало жизни и крови; после того, как он увидел ее, его лицо стало пепельным.
— Убей меня и беги, — прохрипел он мучительным