Талила скривилась от отвращения, когда Император подошел к ней и резким движением сорвал пояс-оби. Шелковые ленты осели на татами вокруг них. Мужчина заметил ее гримасу, и его лицо ожесточилось. Черты стали грубее, приобрели хищное, отталкивающее выражение.
— Что, мой брат был с тобой нежен? — Талилу опалил его шепот, и она не сдержала еще одну гримасу.
Император дернул ее на себя, схватив за воротник кимоно, и затряс, словно тряпичную куклу. Она старательно смотрела ему на переносицу, не решаясь заглянуть в глаза. Боялась, что выдаст себя, что не справится с черной лютой ненавистью, что клокотала в душе и текла по венам вместо крови.
Движения Императора стали рваными, хаотичными. Он рычал, стаскивая с нее слои кимоно. Он спешил и вырывал с корнем многочисленные завязки и шнурки, он трепал и одежду, и Талилу из стороны в сторону, и она болталась в его руках, молчаливая, покорная, смирившаяся...
Только вот ему это не нравилось. Покорных и молчаливых у него было столько, что не сосчитать. А вот женщиной, в которой горел огонь, он еще не обладал.
И потому...
— Сопротивляйся! — прикрикнул он, и хлесткая пощечина обожгла лицо Талилы.
Она дернула головой и бросила на Императора взгляд исподлобья. Удар распалил его. Завел. В глазах зажегся интерес, от которого ее чуть не стошнило, и предвкушение.
Силой Талила заставила себя вытянуть руки вдоль корпуса. Приказала никак не реагировать на пощечину.
— Ну, что же ты! — он ударил ее еще раз, по другой щеке, и на этот раз она слизнула с губы капельку выступившей крови.
Император носил на пальцах печати Империи.
— Где твоя дерзость, продажная девка?! Где твой острый язык?! — он шагнул, и она инстинктивно ступила назад.
Воспользовавшись этим, он ногой прижал к татами подол ее кимоно, и с тихим треском шелк порвался из-за натяжения, и почти весь наряд Талилы осел на пол. Она осталась в одной исподней рубашке.
— Давай же! — она позволила третьему удара свалить себя на татами и отползла подальше от Императора.
Взревев от азарта, он рухнул на колени и рванул свою одежду, спеша избавиться и от кимоно, и от штанов.
Глухое отвращение разъедало душу Талилы, когда она смотрела на этого человека, ничтожнейшего из ничтожных.
Ненависть, которую она тщательно в себе лелеяла, которую пестовала, словно дитя, требовала выхода. Она давно чувствовала знакомое жжение в плечах и руках, но после того как Император начал ее бить, пульсация достигла пика. А теперь, когда он полз к ней, забившейся в угол, беззащитной — как он думал — и упивался этим так сильно, что его естество упиралось в штаны, отвращение невиданной силы захлестнуло Талилу под горло.
Она с трудом могла дышать, когда смотрела на него. Но не от страха, как мог бы подумать Император.
Нет, совсем не от страха.
Он дернул ее за лодыжку, и она вновь позволила растянуть себя на татами. Мужчина навис над нею, опираясь ладонями по обе стороны головы, и на лицо ей упала капелька слюны, что вылетела из его перекошенного рта.
Талила задыхалась, ее тошнило.
Сила рвалась наружу, желая защитить хозяйку. И не только ее собственная сила. Впервые она почувствовала своего ребенка. Он не толкался, нет; был еще слишком мал. Она не знала слов, которыми могла бы объяснить, но она ощущала его незримое присутствие рядом с собой. Она была не одна.
— Сейчас ты узнаешь вкус настоящих, мужских ласк, — прохрипел Император, и она почувствовала, как его теплая, вспотевшая ладонь сбирает в кулак ткань ее ночной сорочки, а потом заставляет согнуть ногу и касается внешней стороны бедра...
Талила решилась и, наконец, заглянула чудовищу прямо в глаза, но не увидела в них ничего. Они были стеклянными, смотрели сквозь нее. Император ее не видел, пребывая в мире собственных фантазий и иллюзий.
Он не видел в ней человека, не видел женщины. Так, еще одна игрушка, предмет интерьера, низкий деревянный стол...
Ее чуть не стошнило, когда Император склонился, и его влажные губы облизали ей шею. Талила зажмурилась и сжала кулаки, напрягшись всем телом, но не только от отвращения.
Чужая ладонь беспрепятственно, до синяков сжимала ей плечо, вес мужского тела вдавливал ее в татами, она едва могла дышать.
Закрыв глаза, она представляла, как магия текла по ее венам вместе с кровью, как она собиралась в одном месте, как пульсировала огромным огненным шаром на уровне ее запястий...
— Тебе нравится?! — прозвучал прямо над ухом мерзкий голос. — Тебе нравится, дрянь?! — Император сомкнул ладони на ее шее, желая придушить. — Скажи что-нибудь! — велел он и ухмыльнулся, потому что прекрасно знал, что она не выдавит ни слова.
Когда он ее отпустил, Талила что-то прохрипела. Затем раздался тихий щелчок, на который никто не обратил внимания.
— Что? — Император сдавил пальцами ее подбородок. — Что ты там бормочешь?
— Мне нравится, — Талила сверкнула диким, безудержным взглядом, в котором вспыхнуло пламя. — Мне нравится, что ты сдохнешь сегодня.
Мужчина инстинктивно отшатнулся и открыл рот, чтобы закричать. Самураи, слыша каждое слово, каждый всхлип, опрокинули ширму.
Но было уже поздно.
Талила подняла руки, с которых на татами соскользнули жалкие остатки кандалов.
И спальню охватил огонь.
И треск пламени поглотил последний крик Императора.
Глава 32
Его привязали к лошади, словно мешок с рисом. Так крепко, что он едва мог шевелиться. Мамору отчаянно бился и пытался разорвать широкие кожаные ремни, которые сдавливали ему спину, руки и бедра, но они лишь сильнее впивались в его тело, оставляя вдавленные, длинные отметины. Под конец он выбился из сил и рухнул на лошадиную шею, чувствуя, как под копытами сотрясается земля.
Дворец Императора и войско остались далеко позади.
Как и его жена.
Он ждал стрелы в спину и был удивлен, что ее не получил. Но Талила слишком сильно была нужна его младшему брату, и одна только мысль приводила Мамору в бешенство, заставляла содрогаться всем телом.
Он привык к боли от ранений или во время пыток. Но к тому, чтобы сердце раздиралось на части, чтобы не хватало воздуха в легких, чтобы ребра сдавливали огненные тиски — к такому он не привык.
Талила пожертвовала собой, чтобы его спасти.
Это убивало.
Хотелось