Мне начало казаться, что все, что случилось, было лишь моим сном. Еще немного, и я очнусь в двадцать первом веке, также в больнице, но уже не увижу рядом с собой никого. И это ощущение пугало меня так сильно, как я и сама не ожидала.
Все голоса сливались в один неразборчивый гул, но порой мое воспаленное сознание цепляло отдельные слова: я слышала, как Кира Кирилловна выговаривала Георгию, что он привез меня в квартиру Кондрата Тимофеевича, а не в особняк князей Хованских. Она спорила с доктором, убеждая его, что меня необходимо перевезти домой, а он запрещал, ссылаясь на лихорадку и мою слабость.
Несколько раз плакала Соня. Кажется, она молилась у моей кровати, потому что я чувствовала ее горячую хватку на своей руке и слышала ее просьбы, обращенные к Богу.
Георгий был единственным, кто почти ничего не говорил. Но его присутствие ощущалось даже в тишине и темноте. Он приходил поздними вечерами и уходил ближе к утру. Не знаю, когда он спал, и спал ли вообще. И каждый раз, прощаясь, бережно целовал меня в лоб и проводил костяшками пальцев по щеке, не скрытой повязкой.
Окончательно в себя я пришла утром седьмого дня после ранения. Я открыла глаза и впервые мне не захотелось зажмуриться от яркого света из окна. Я ощущала жажду и — также впервые! — голод. Сознание было ясным, незамутненным.
Увидев знакомые очертания комнаты, я облегченно выдохнула и улыбнулась. Я была рада очнуться в этой комнате, в этом веке. Хорошо, что бредовый сон о больнице из моего прошлого оказался лишь сном.
Удивительно, но тем утром я проснулась совершенно одна. Кресло подле кровати пустовало. И пока я размышляла над тем, как мне позвать кого-нибудь из соседней комнаты, учитывая, что я ощущала во всем теле невероятную слабость, до меня донеслись громкие, чрезмерно громкие голоса.
И один из них заставил меня на мгновение испугаться, что я вновь впала в забытье, и меня одолела лихорадка.
Потому что я услышала недовольный, возмущенный крик.
— Я желаю увидеть Варвару. Она моя дочь. Не смейте мне препятствовать!
Глава 41.
Если бы несколькими минутами ранее я не почувствовала бы, что лихорадка и жар отступили, а сознание — прояснилось, я бы подумала, что вновь брежу.
Потому что дверь с грохотом открылись — створки ударились о стены — и в комнату-палату влетел старший князь Разумовский. Исхудавший, изнуренный, с не сошедшими с лица синяками, но живой. И даже относительно невредимый.
Шокировано моргая, я подтянулась на дрожащих руках и села, подложив под спину подушку. Сзади отца стоял Георгий: мрачный и недовольный. За ним — Кира Кирилловна. Кажется, я проспала несколько неприятных семейных сцен — если судить по лицам моих посетителей.
— Варвара, душа моя! — отец широкими шагами пересек расстояние до кровати и остановился возле края, схватив мою руку.
Он почему-то старался не смотреть мне в глаза. Не смотреть на мое лицо, половину которого скрывала повязка.
Я бросила быстрый взгляд на мужа, который следовал за ним, словно тень. Его лицо не давало мне никаких подсказок.
— В-вас освободили, — пробормотала я, до конца не веря, что не брежу. — Какие замечательные новости!.. Когда же? И как все произошло?
— Мы поговорим об этом после...
— Тебе ни к чему забивать свою голову подробностями!
Кто бы мог подумать, что первую фразу произнес мой муж, а вторую — отец?..
Я провела ладонью по лицу, коснувшись повязок и смахнув со лба упавшие волосы, и искоса посмотрела на Георгия. На скулах у него ярко проступили две жилы: так случалось всегда, когда он крепко стискивал зубы. Но он ничего не сказал князю Разумовскому.
— Давно вас освободили, отец?
— День как, — отозвался от с непонятным раздражением.
— Помогла схема, которую вы передали, — сказал Георгий, поймав мой взгляд.
Отец покосился на него недовольно, но тот сделал вид, что не заметил.
Сцену, которая становилась неловкой, прервало появление Кондрата Тимофеевича.
— А, Варвара Алексеевна, — он искренне улыбнулся мне и всплеснул руками. — Как чудесно видеть вас в сознании, — доктор строго посмотрел на мужчин и молчаливую, потерянную Киру Кирилловну, которая молчала все это время. — Господа, графиня Пален, попрошу вас подождать в гостиной. Я должен сменить повязки и осмотреть Ее сиятельство.
— Когда моя дочь сможет покинуть это... это место? — потребовал отец, не двинувшись с места.
— Когда я сочту это позволительным, — но Кондрат Тимофеевич не дрогнул и скрестил на груди руки, всем видом показывая, что тратить время на препирательство он не намерен.
Князю Разумовскому не оставалось ничего, как подчинится. Когда он круто развернулся и зашагал к дверям, ко мне на мгновение подошел Георгий.
— Вы должны все мне рассказать! — пылко проговорила я и неожиданно даже для себя схватила его за руку обеими ладонями.
— Конечно, — его губы дрогнули в улыбке. — Но сначала вас осмотрит Кондрат Тимофеевич. Я должен идти, пока он не выгнал меня взашей.
Я рассмеялась. Удивительно, что князь был способен перед кем-то испытывать пиетет.
— Да, но подождите, скажите прежде, что с Сержем? А с Перовским?
— Вашего брата все еще ищут. Перовский убит, — сухо отрапортовал Георгий. — Я должен идти, — склонившись, он быстро поцеловал меня в лоб и развернулся до того, как я успела задержать его очередным вопросом.
Кондрат Тимофеевич смотрел на меня со снисходительной улыбкой.
— Новобрачные, — я была поклясться, что он прошептал это слово одними губами, проводив князя взглядом.
Я фыркнула. Жаль, но это не имело ничего общего с реальностью.
— Ну что, Варвара Алексеевна? Давайте вас осмотрим?
Разглядеть рану он мне не позволил. Лишь сменил повязку, которая стала поменьше: уже не закрывала половину лица и глаз, и проходила ровно над бровью.
— Вам повезло, Ваше сиятельство, — серьезно сказал доктор. — Придись удар на несколько сантиметров ниже, и мог пострадать глаз.
Да уж. Я с трудом сглотнула образовавшийся в горле комок и зябко поежилась.
Невероятно повезло.
Кондрат Тимофеевич проделал со мной еще несколько манипуляций: заставил