Я смяла в пальцах его идеально отпаренную рубашку, испытав необъяснимое удовольствие, и потянулась расстегнуть еще одну пуговицу на воротнике. Георгий провел рукой по моей спине, прижимая к себе еще ближе, и едва слышно выдохнул, а в следующее мгновение резко разорвал поцелуй, отстранившись.
Он смотрел на меня, будто видел впервые, и казался таким ошеломленным, растрепанным, зацелованным. Таким живым.
Я и сама чувствовала себя такой. Опомнившись, поправила съехавший с одного плеча халат и строго покачала головой, когда увидела, что он хочет заговорить.
— Нет. Не хочу ничего слышать. Поцелуй меня еще раз.
Князь ничего не сказал, только медленно склонился ко мне снова и поцеловал, на этот раз без малейших колебаний. Его движения стали увереннее, словно он понял, что отступать больше некуда, и не хотел. Ладони скользили по моим плечам, спине, рукам и шее, мягко проникая под плотную ткань халата, поглаживая ключицы.
Второй поцелуй был другим — не осторожным, не робким, а наполненным напряжением, глубиной и долго сдерживаемыми чувствами. Более страстным, почти отчаянным, как будто мы оба пытались наверстать все, что потеряли.
Неверными, дрожащими пальцами я расстегнула несколько пуговиц на воротнике и оттянула его в сторону, впервые увидела его грудь. Это было так остро, сладко и ярко: простые прикосновения; обнаженные, крошечные участки кожи, не скрытые привычными слоями одежды. Сама мысль о том, что я могу дотронуться до него под рубашкой, вызывала яркую, сильную дрожь.
Халат с тихим шелестом соскользнул с моих плеч, рухнув нам под ноги, и я услышала судорожный, рваный вздох Георгия.
Он обхватил мое лицо ладонями и с трудом — я почувствовала это — оторвался от меня, прижавшись лбом ко лбу. Он тяжело дышал. И дрожь, шедшая у него из груди, передавалась мне через руки, в которых он бережно сжимал мои скулы и подбородок.
— Варвара, — пробормотал он, его голос был низким и хриплым.
Я прижалась лбом к его груди, ощущая, как быстро бьется его сердце. Короткие жестковатые завитки волос приятно кололи мои алые щеки. Зажмурившись, я глубоко вдохнула его запах: дым, оставшийся на одежде после долгого времени, проведенного у камина; едва уловимая горечь от одеколона или же мыла; а под всем этим был его собственный запах — естественный, чуть солоноватый, теплый, с привкусом усталости и долгого дня.
Я ощутила, как этот запах обволакивает меня, вызывая странное чувство безопасности и близости.
— Я больше не могу держать это в себе, — сказал он. — Я…
Я посмотрела ему в глаза.
— И не нужно, — перебила, не дав договорить.
Не хотела слушать больше ничего про долг и честь, про благородство и про жертвы во имя других.
Георгий наклонился ниже, и его руки, грубые и сильные, скользнули вверх по моей спине, а затем замерли на плечах, будто он все еще боролся с собой.
— Ты даже не представляешь… как давно я хотел это сделать, — проговорил он.
Мои губы дрогнули в едва заметной улыбке.
— Ты должен был поцеловать меня тем вечером в гостиной. Перед тем, как мы отправились на встречу с Перовским.
Он мягко рассмеялся мне в макушку.
— Я думал, что смогу напугать тебя и оттолкнуть.
— Вы истинный мужчина, Ваше сиятельство, — я насмешливо вскинула брови. — Ни капли не разбираетесь в женщинах!
— Но ты почему-то не испугалась... — задумчиво добавил он, проглотив мою шпильку. Георгий продолжал поглаживать меня по спине, и от каждого прикосновения его ладони по коже расходилась россыпь мурашек. — Только блеснула взглядом, когда я сказал, чтобы ты перестала раздавать мне авансы.
— Мне пришлось поцеловать тебя первой, чтобы до тебя достучаться, — я запрокинула голову, окинув его довольным, сияющим взглядом, и притворно погрозила указательным пальцем. — А мне ведь не положено так себя вести, Ваше сиятельство.
— Мы оба ведем себя так, как не положено, — его губы дрогнули в улыбке. — Варвара, я...
— Я больше не желаю слушать про благородство и твою честь! — воскликнула я, его перебив.
— Я хотел сказать, что мне будет невыносимо трудно дожидаться, пока тебе снимут это повязку... — но князь смог меня удивить.
— Вот как, — я медленно провела кончикам языка по чуть припухшим, зацелованным губам и, протянув руку, накрыла его щеку ладонью. — Мне тоже.
На мгновение он сжал меня сильно, на грани боли, но сразу же ослабил хватку и принялся поглаживать пряди волос, давно выбившиеся из слабой косы. Я прикрыла глаза, позволив себе раствориться в этой нехитрой, но невероятно нежной и чувственной ласке.
Утром. Обо всем остальном мы поговорим утром.
Глава 44В первый раз я проснулась, еще когда за окном густели серые предрассветные сумерки. Кто-то бережно касался моего лба и гладил по макушке. Открывать глаза совсем не хотелось, и я зажмурилась еще крепче и еще сильнее зарылась в одеяло. Внутри меня царило ощущение какого-то абсолютного покоя. Мне было тепло, я чувствовала себя в безопасности и млела от мягких, ласковых касаний.
Во второй раз меня разбудила Соня. Она раздвинула тяжелые шторы, и в комнату проник тусклый серый свет. Поздней осенью день не слишком отличался по цвету от вечера. Я немного удивленно огляделась: засыпала я в спальне князя, это я помнила точно. И засыпала так невинно, как только было возможно: он принес мое собственное одеяло, а кровать была такой огромной, что между нами могла с легкостью вместиться еще одна пара.
А сейчас я лежала уже в свой собственной кровати.
— Их сиятельство попросил разбудить вас пораньше, Варвара Алексеевна. И попросил передать, что ждет вас к завтраку.
Я улыбнулась. Я и впрямь ощущала голод. И не только по отношению к еде.
Пока Соня помогала с умыванием, успела мне немало рассказать: освобожденного из лап террористов князя Разумовского встречали в городе и чествовали как героя. Император, пробывшей в Первопрестольной намного дольше, чем рассчитывал, уже отбыл в Петербург, но обещал вернуться через три недели и дать грандиозный бал в честь моего отца. А пока велел ему отдыхать и набираться сил. Москва же притихла в томительном ожидании разбора полетов и отставок.
Я скривилась. Об одной отставке я уже знала.
— Я слышала, что батюшку освободили не одного. С ним был кто-то второй?
Соня нахмурилась и потерла лоб.
— Был, кажись. Из этих, из иноземцев. Вроде как своим же помешать хотел, вот его и прихватили. Чтобы, значит, помалкивал.
Я удивленно вскинула брови. Такого я никак не ожидала.
Гардероб мой представлял зрелище ужасно скудное, а оттого — печальное. Прежде у меня не было этим обеспокоиться, а вот сегодня, наконец, нашлось. Срочно нужно к модистке. Новые платья, корсеты, юбки. И — ночные сорочки. Изящные, кружевные, шелковые и полупрозрачные.
Настроение у меня было настолько приподнятым, что заметила даже Соня.
— А вы совсем поправились уже, Варвара Алексеевна! Словно расцвели даже.
Я улыбнулась, но окинула свою повязку на лбу скептическим взглядом в зеркале. Однажды наступит время ее снимать, и мне придется смириться со шрамом...
Завтрак накрыли в малой столовой, куда меня проводила Соня. Георгий ждал меня, читая утреннюю газету в кресле у окна. Я успела разглядеть один из заголовков: «Триумфальное возвращение Ахиллеса в Москву».
Это они отца так обозвали?..
Не сдержавшись, фыркнула, чем привлекла внимание мужа, который так зачитался, что даже не услышал, как я вошла. Повернув голову и увидев меня, князь торопливо отложил газету на круглый столик и поднялся. Не знаю, сказались ли так на мне ночные поцелуи или после недельной лихорадки проснулась жажда к жизни, но у меня даже голова чуть закружилась, когда я ее запрокинула, чтобы полюбоваться собственным мужем.
Как ему шел и этот строгий черный сюртук, который облегал широкие плечи, и туго накрахмаленная рубашка, застегнутая на все пуговицы до самого горла, и жилет в тонкую полоску, особенно теперь, когда я знала, что скрывается под всеми этими слоями одежды.