Но это был не просто шум. Маргарет чувствовала, что Джон пытается разговаривать с ней. Она очень долго думала, что жестокость Питера сделала из ее сына полоумного идиота, но однажды малыш ткнул пальцем в бадью с молоком и издал звук. Потом на кота — и звук был уже другим. Она пыталась, изо всех сил пыталась научить его словам, когда Питер уходил на промысел.
— Мо-ло-ко, Джон. Джон, о-гонь.
Но в ответ ничего — только мокрые поцелуи на щеках, обвивающие шею ручки да мелкое хихиканье.
С Питером он никогда не смеялся. Никогда. Только шарахался от него да без конца мочил штаны от страха. Маргарет ускорила шаг.
Толстый дружелюбный монах-привратник указал ей, куда надо отнести ткань.
На дворе Маргарет обдал пленительный запах жареного мяса. Видать, монахи собрались обедать. Она заглянула в распахнутые ставни, и в животе у нее заурчало. Столы буквально ломились, и…
Она обмерла, не в силах отвести взгляд.
Потому что заполненная обедающими монахами трапезная кипела бурным, но совершенно бесшумным движением. Взлетали руки, пальцы без остановки складывались в самые разные фигуры.
Один из монахов взглянул на нее, и Маргарет кинулась прочь, испуганно уронив ткань.
На обратном пути она вновь подошла к румяному привратнику. Нельзя было уйти отсюда, так ничего и не узнав — пусть даже ценой еще одной задержки.
— Добрый брат, — начала Маргарет, — простите мне мою дерзость. Я видела монахов в трапезной, и они… очень странно себя вели.
Монах хихикнул:
— Ничего странного, госпожа. Мы живем по уставу святого Бенедикта, а он велит хранить молчание вне богослужений. Молчаливость, конечно, добродетель несомненная, но уж больно неудобна она в быту. Так что мы вслед за другими монахами придумали свой способ общаться без слов.
Маргарет впилась в него взглядом, боясь дать волю надежде:
— Так вам и уши для этого не нужны?
— И языки тоже, — монах широко улыбнулся, — а в мыльне губку все равно проще простого попросить, — он согнул палец и повел им, — ну или масла за столом, — еще жест, но уже иной. — Видите?
— Да, брат. — Ее сердце распирало радостью. Теперь у нее была надежда.
Монах снова хихикнул:
— И святой Бенедикт доволен.
— Я пошла домой, — сказала Маргарет, — и попробовала с Джоном то, о чем мне рассказал монах. Времени ушло немало. Очень немало — а все же своего мы добились. Смогли-таки. Я стала понимать Джона, а он — меня. Это стало нашим секретом, самой драгоценной тайной. И вот когда я лежала в усадьбе Эдгара, то хоть и не могла говорить, но мои пальцы сказали Джону, чтобы он отвел Стэнтона в сарай и показал ему башмаки.
По лицам слушателей Барлинг видел, какое разнообразие эмоций вызвал у них рассказ Маргарет.
— Мой сын никогда не был одержим дьяволом — в отличие от мужа. Я надеюсь, что сейчас он слышит меня из ада и знает, что это мой мальчик, мой драгоценный Джон помог его туда отправить.
Барлинг не сразу прервал воцарившееся после ее слов молчание. Туг было о чем подумать.
— Итак, мы почти добрались до конца моих записей. Почти. — Клерк поднял руку и напряг ее, боясь, что она, чего доброго, дрогнет. — Агнес, в начале этого заседания я упомянул, что главной нашей целью является истина, — при одной мысли о том, что ему предстоит сказать, во рту у клерка пересохло. Но он был обязан сделать это, чего бы оно ему ни стоило. — А истина такова, что я обвинил вас по ошибке. Я сделал это не по злой воле, но лишь в интересах моей службы королю и исполнения его закона. Но я, будучи одним из слуг короля, допустил ошибку и приношу вам за это извинения. — Голос его, хвала Господу, звучал, кажется, вполне спокойно. — Вот теперь все. Все свободны.
И Барлинг поднялся, чувствуя разом навалившуюся усталость.
А потом кто-то выкрикнул:
— Слава королевскому правосудию!
И люди стали один за другим подхватывать этот клич, пока он не загремел по всей зале.
Барлинг взглянул на Стэнтона, ожидая увидеть на лице посыльного гордость.
Нет. Лишь короткий кивок без малейшего намека на улыбку.
И он явно не хотел встречаться взглядом с Барлингом.
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
Желание Хьюго Стэнтона наконец-то исполнилось.
Сегодня, этим прекрасным летним утром небо усеяли воздушные белые облачка, свежий прохладный ветерок приносил звуки птичьих трелей, а он навсегда оставлял королевскую службу.
Он снова будет служить церкви и развозить письма из монастыря в монастырь. Будет скакать быстро, скакать далеко.
И только.
Осмонд согласился похлопотать за него, восхищенный искренним желанием Стэнтона вновь послужить церкви.
— Вы выбрали замечательный путь, мой мальчик, — заявил настоятель. — Может, и до священных обетов по нему дойдете, чтобы посвятить себя трудам во славу Господа нашего.
Ведь теперь Осмонд уже не был простым настоятелем — он готовился занять освободившееся после смерти дяди место лорда Клэршема, и слово его отныне имело немалый вес.
Барлинг узнал об этом накануне, когда Стэнтон положил ему на стол письмо Осмонда и попросил об отставке. Много времени это не заняло. Правда, Барлинг пытался переубедить посыльного и уговорить его продолжить службу закону. К чести клерка, он сдержал слово и не стал выпытывать, отчего же Стэнтон так сильно не желает служить королю.
— У вас острый глаз, Стэнтон.
— Недостаточно, Барлинг.
— И отваги вам не занимать, Стэнтон.
— Страха во мне все равно больше, Барлинг.
— Вы ищете истины.
На это посыльному возразить было нечего, и он промолчал.
— Что ж, хорошо. — Барлинг потянулся за листом пергамента. — Я напишу судьям, что вы, по моему мнению, прекрасно справитесь с благородным делом служения церкви. Час уже поздний, но до утра постараюсь управиться.
И вот настало утро.
Слуга принес письмо Барлинга — тоненький аккуратный свиток с красной сургучной печатью.
Стэнтон опустил его в сумку рядом с письмом Осмонда и принялся собирать свои вещи. Закончив, спустился в конюшню и оседлал доброго коня, которого отдал ему настоятель.
А потом Стэнтон сел в седло и выехал за ворота усадьбы, даже не бросив на нее прощального взгляда.
Перед ним расстилалась дорога. Однако сперва он хотел сделать кое-что еще.
Остановился у церкви и, привязав коня, вошел на маленькое кладбище.
Здесь царила тишина, если не считать птичьих трелей да шороха ветра в листве деревьев и кустов. Стэнтон медленно шел по кладбищу, останавливаясь для краткой молитвы у свежих холмиков.
Джеффри