— Вы можете ошибаться, — Стэнтон нагнулся и схватил топор, — но я пойду туда, Барлинг.
— Я с вами, — клерк сжал пальцы на кочерге покрепче, — но у меня нет ни ваших сил, ни молодости, так что бегите вперед, Стэнтон. Что есть духу бегите.
* * *
— А хлопоты немаленькие были, Агнес, под стать жирдяю твоему, да? — Вэбб хихикнул.
Она молчала, все еще охваченная тошнотой при мысли о постигшем Бартоломью страшном конце. Она не любила кровельщика, но могла быть с ним хотя бы поприветливей.
— Понял я, что надо что-то делать, да притом побыстрее. Я ж головастый! Побежал домой, а мне опять везет — там никого, Маргарет до сих пор на родах. Тогда беру тачку с пустой бочкой, и к темнице. Вокруг ни души. Постой-ка, а я сказал, что дома еще добрый молоток взял и под одежду сунул?
— О Господи…
Темница. Агнес понимала, к чему ведет Вэбб, — и сейчас он расскажет, что случилось с Николасом Линдли, которого она считала виновным в смерти отца.
— Ни при чем тут Бог, — Вэбб осклабился, — только я. Подошел к окну и кликнул Линдли, сую ему молоток, чтоб он прутья выломал. Сам я их ломать не стал, заметь — тогда бы сразу ясно стало, что это снаружи сделали, — он постучал пальцем по виску, ухмыляясь еще шире, — я ж смекаю, что к чему. — Внезапно его улыбка исчезла так же резко, как появилась. Лицо ткача вновь потемнело. — Но этот ублюдок не сразу наживку заглотил. Заныл, что, мол, слуга королевский, Стэнтон этот, сразу правду разглядел, и теперь, мол, все будет хорошо — он в Стэнтона верит. В Стэнтона-то? — Вэбб с отвращением сплюнул. — Тогда я и Стэнтона приплел. По-другому Линдли было уже не вытащить. Сказал ему, что сам со Стэнтоном давеча разговаривал, и он, мол, сказал, что Линдли виноват и его теперь без вопросов вздернут.
— Но это же не он был, — прохрипела Агнес, — не делал Линдли этого.
— А то. Ну, он сразу в слезы, давай причитать, что невиновен, мол, но теперь нет ему никакой надежды. А я знай вокруг поглядываю — не видать никого, но это ж ненадолго. С Линдли надо решать, пока Тикера не нашли. Есть, говорю, надежда, коли молоток возьмешь и спасешься. Он все воет, но вроде как потише уже, а потом начал спрашивать, чего это я вдруг ему помогать вздумал. А мне, говорю, все равно, кто тут виноват, а только деньги нужны, так что пусть он платит. Линдли опять завыл, что, мол, денег у него нет. Тут уж и мне слегка не по себе стало — того и гляди попадемся. А потом увидал его добрые башмаки и говорю, что их, мол, возьму. Он даже прям повеселел как-то. Схватил молоток, прутья расшатал и вылез. Я молоток забираю и говорю, чтобы в бочку лез. «Постой, — ублюдок мне говорит, — башмаки-то». Стащил их, я так и так, спасибо, ну а он в бочку лезет. «Присядь, — говорю, — чтобы крышку мне закрыть». Он на меня снизу темными своими шальными глазами смотрит и говорит: «Спасибо вам», ну и голову опустил. Тут я ему молотком по темечку и тюкнул со всего размаху. — Вэбб резко ударил кулаком в ладонь.
Его широкая мокрая улыбка была куда страшней, чем прежняя злобная маска, потому что на ней читалась ничем не замутненная радость. Проломленная голова — вот чему по-детски радовался этот человек.
— Ну а потом опять ум свой в дело пустил, — сказал Вэбб. — Дин, камнетес, он ведь день-деньской молотом махал. Каково, Агнес, а? Каково?
— Только не Томас… — пусть он и предал ее, да, — не Томас мой! — но все же она любила его, любила со всей силой своего женского сердца.
— Он самый, ага. Уж больно хорошо, подлец, в историю вписался. Но ты и тут виновата, Агнес. Если б дома сидела, а не в лесу с ним шашни крутила, я бы к вам воровать и вовсе не пришел. Ясно? Сидела бы дома, и Томас твой цел остался бы, и физиономия его смазливая тоже.
— Не надо. Прекрати. — Она мотала головой, съеживаясь от извращенной логики обвинений Вэбба.
— Да пойми ты уже, Агнес, не мог я прекратить, — сказал ткач, — тогда не мог, а уж теперь и подавно. Мне воровать больше по душе пришлось, чем браконьерить, а уж охотиться — и того больше. Теперь я знаю, почему волки ягнят режут или загоняют ланей. Тут не только в голоде дело, тут уже азарт.
— Какой азарт в убийствах?
Вэбб стиснул ее плечи, словно пылкий любовник:
— В них-то он и есть! — И ткач прильнул к ее щеке своими мокрыми скользкими губами.
Если бы только ее руки были свободны! И даже не для того, чтобы оттолкнуть его и ударить, а чтобы стереть со щеки тягучую мокрую слюну, а потом зажать уши, не слышать больше ни слова.
— Я думал, что, когда Дин помрет, всем ясно станет, что это Линдли последнее свое злодеяние учинил и сбежал. Но люди короля по-прежнему длинные носы всюду совали. Надоели они мне, особенно Стэнтон. С женой моей любезничал, нос задирал. И везучий черт! Ему бы шею свернуть, когда с коня шлепнулся, — тогда бы и второй, клерк этот, сразу деру дал, не хватило бы ему духу одному здесь болтаться. А этот дурень возьми да и явись под самые мои двери. Насилу его упредил. Но я и тут не растерялся, придумал по-быстрому ему байку. Да еще какую — почти одну правду сказал! Браконьер, мол, я. Этот простофиля съел и не поморщился. А как тут не поверишь, коли он думает, что это я его трусливую шкуру спас. — Вэбб снова ухмыльнулся. — А вот конька его спасти не получилось — а, Агнес?
Она не отвечала, словно перестала его замечать, и просто неподвижно лежала.
— Ну а потом мы все отправились на поиски — я ж за своего господина горой! А сам едва со смеху не обмочился, глядя, как этот пьяный дурень кругами нас водит. Но что-то мне не до смеха стало, когда Эдгар принялся бормотать, что больше провинностей не потерпит и всех на чистую воду выведет. Я три года тому пообещал ему не браться за старое, чтобы руку не потерять, а теперь, когда Стэнтон знает, что я браконьер, шила в мешке не утаишь. Эдгар мне руку на раз отхватит. А как за нее возьмутся, то и ожог папаши твоего найдут. Тут я и