— Хуан, а ты знал, что твой командир забрал себе золото, выделенное на оружие? А ты рисковал жизнью ради него! Если бы я не прикрыл — тебя бы уже пустили в расход. Вот таковы твои братья-анархисты.
Анархисты, пережившие разгром в Барселоне, остались без денег, без оружия и без поддержки. Орлов не сомневался: деньги и возможность нормально жить — сильный мотиватор.
— Вы можете бегать по подворотням, скрываться, питаться подачками, надеяться, что вас не сдадут. А можете стать полезными. А полезных людей не выбрасывают на помойку.
Он не врал, но и не договаривал. Он мог дать деньги, мог дать временное прикрытие — но лишь пока это ему выгодно. Он не давал гарантий — он создавал зависимость.
Для многих анархистов переход на сторону НКВД был морально неприемлем. Но Лейба не зря так долго вертелся в этом «бизнесе» и был хорош в том, чтобы убедить человека, что он не предаёт свои идеалы, а просто «выживает».
— Гильермо, ты же не собираешься умереть за красивые слова? Весь этот базар про свободу народа — это для идиотов. Анархисты проиграли. Ты хочешь быть проигравшим?
Ему не нужно было заставлять их менять идеологию — достаточно было размыть их принципы.
Он не собирался давать им никакой власти или важной информации. Он использовал их как «грязные руки», которых всегда можно было списать.
— Вам не нужно ничего понимать. Вам просто нужно делать то, что я скажу. Не обязательно работать на меня — просто помогите разобраться с одним человеком. За это получите хорошие деньги. А потом можете жить как хотите.
Не самый сильный морально человек оказался перед выбором: либо сотрудничать, либо исчезнуть. Оба выбрали сотрудничество.
— Вы же знаете, кто я. Вы знаете, что я могу сделать. У вас нет никого, кто вас спасёт. Вы либо работаете со мной, либо кончаете в канаве. А если не верите — спросите у остальных, кто уже «исчез».
Он знал: ничто так быстро не разлагает коллектив, как подозрения и доносы.
Через час Гуталин «выдал» Торшера, уверяя, что тот слушает вражеское радио. А Торшер написал донос на Гуталина, утверждая, что тот втихаря продаёт контрабанду без разрешения начальства.
Орлов даже не скрывал своей улыбки. Дело было сделано.
* * *
Гуталин и Торшер мгновенно превратились в его уши и глаза на улицах Барселоны. Они знали, кто прячется, о чём шепчутся в подворотнях, кто с кем спит, кто кому должен и кто готов продаться за недорого. И пока они копошились в тени, Орлов выжидал, надеясь получить «добро» из Москвы.
А когда указания пришли, он едва не сломал карандаш о стол.
Москва сказала: «Не трогать Хренова, наблюдать».
Орлов не был наивным романтиком. Если Белкин так рьяно взялся прикрывать этого лётчика, которого его встречали в Мадриде как героя вместе с этим минёром, Стариновым, значит, Хренов влез в какое-то очень серьёзное дело.
Но он ничего не забыл.
Не забыл ни странных сообщений о Хренове, ни вопросов о золоте, ни того, как Кузнецов, внезапно выдернутый в Москву, перед отъездом долго разговаривал с Белкиным.
Теперь, когда Кузнецов уехал, а Белкин погряз по уши в делах, настало время всё вспомнить…
Глава 16
Чудо-Юдо
Вторая половина июля 1937 года. Аэродром Лос-Альказарес, пригороды Картахены.
Лёха дремал в гамаке, устроенном с редкой для военного ангара заботой о комфорте, наслаждаясь послеобеденным отдыхом. С самого раннего утра он успел сгонять на СБ-шке на разведку моря и теперь, усадив штурмана Степана писать рапорты за весь экипаж, наслаждался благословенным ничегонеделанием.
Протянутая в закутке ангара между стальными шкафами, вытертая брезентовая ткань с парой перекладинок, изображая гамак, едва поскрипывала, мягко покачиваясь. В этом ритме было что-то морское, почти корабельное. Привязанная к ноге пилота и прицепленная к металлическому шкафу верёвка делала покачивание почти автоматическим, как у маятника.
Вообще-то Лёха находился на дежурстве. Буквально полчаса назад он заступил в наряд «Антитеррор». Кавалерийский комиссар недавно продвинул через начальство идею: лётчики должны помогать караулу охранять аэродром и быть готовыми вступить в бой с диверсантами. Бывший кавалерийский политработник никак не мог смириться, что пилоты и так таскают пистолеты круглосуточно, а выдача «настоящего» стрелкового оружия им как-то не задалась.
Надо сказать, что в Испанию не поставлялись разве что пищали с раструбами. Разнообразие винтовок всех моделей и вариаций зашкаливало. На аэродром спихнули совершенный хлам, решив, что авиаторам в атаку цепью не ходить, а для караульной службы и такие сойдут. Аэродромной службе в Лос-Алькасарес достались французские винтовки Gras почти полувековой давности под патрон 11 мм и длиной чуть ли не метра полтора. Лёха разочек стрельнул из «карамультука», набил себе на плече приличных размеров синяк и потерял интерес к изделию французских оружейников.
Лётный состав сумел как-то отбояриться от выдаваемого антиквариата, зато политрук отыгрался на технической службе. Сначала одну выданную винтовку просто потеряли. Комиссар устроил адский шухер, и в результате ствол был обнаружен спокойно стоящим в углу за бочками. Штык, больше похожий на небольшую саблю, был изъят у испанских товарищей, нарезающих им колбаску, с воплями и руганью.
Вторая попытка всучить винтовку также провалилась. Отлялябасенные в извращенной форме механики недолго думая прикрутили винтовки к стене здоровенным кронштейном с гайкой и повесили рядом на цепочку гаечный ключ… который скоро понадобился и ушёл. Поэтому при учебной тревоге «антитерроровцы» остались стоять толпой у стены, любуясь на прикрученные винтовки, построившись гуськом и сжимая в руках штыки… тоже сидящие на одной здоровенной цепи.
Ну а Лёха… Сходить на «антитеррор», как он это называл, никогда не отказывался. Как любой настоящий лётчик, он умел устроиться удобно в самых неподходящих условиях. В гамаке, в закутке, под редкое покачивание, он чувствовал себя гораздо лучше, чем в командирском кресле своего бомбардировщика.
Тут зашумел прибывший из города грузовик, и в ангар влетел раскрасневшийся, с безумными глазами Алибабаевич.
Он споткнулся о ведро с тряпками, шарахнул плечом по стойке с железяками техников, чуть не уронив лопасть от винта, и, шатаясь, подбежал к гамаку. Глаза у него действительно были, как у совы, которую разбудили в разгар дня и заставили понюхать нашатырь. Руки тряслись, зрачки — как блюдца, и он, запинаясь и дрожа, выдохнул:
— Лёша!