Отпусти. Никаких проблем. Никакой боли. Только сила.
Он мог стать частью этой энергии. Он мог быть свободен.
Отпусти себя. Стань магией.
Новая волна маны прорвалась сквозь него, освещая все изнутри. Его сознание расширилось — он чувствовал песни маны во всем вокруг: даже в разрушенных предметах. Он мог связаться с ними со всеми. И чем больше он ощущал, тем меньше оставалось ярости. Все эмоции уходили…
Отпусти, — шепот стал настойчивее.
— Меррик! — крик раздался где-то далеко, будто из другого мира.
Отпусти!
Он уже слышал это. Прежде, когда еще не был поглощен магией. Адалин сказала — «отпусти меня». Вот чего требовали от него шепоты — отпустить все. И ее.
Но…
Нет. Только не ее. Он готов отказаться от всего, если это даст ему шанс удержать ее.
Нет! — взревел он мысленно, и эта мысль ударила по миру.
Магия вокруг дрогнула, но продолжала расти, готовясь подчинить его снова.
Отпусти и прими силу! — вопил голос.
Никто не отнимет ее у меня. Никто!
Крик Меррика вырвался наружу, сырой и первобытный. Он сдул вихрь магии, разорвал связь с лей-линией, и тьма накрыла комнату.
Он вдохнул рвано и тяжело, упав на колени.
— Меррик, — позвал Дэнни. — Черт, ты в порядке?
Рука мальчика легла ему на спину, прохладная на фоне жара, который только что окутывал его.
Связь с маной исчезла, но он все еще чувствовал песню Адалин — в ней звучала боль, искажение.
— Где Адалин? — хрипло спросил он.
Слезы текли по лицу Дэнни, в глазах — страх.
— Наверху. Все плохо, Меррик. Помоги ей. Пожалуйста.
Нет. Смерть не получит ее. Она моя.
Меррик поднялся, повернулся, и пошатнулся в сторону лестницы. Его тело снова стало тяжелым и чужим, но он не остановился. Он не мог.
Чем ближе он подходил, тем сильнее чувствовал ее песню. И понимал, что именно он сделал с ней. Тьма, прежде локализованная, теперь пропитала ее всю. Он ускорил ее конец.
Но он не допустит, чтобы так все и закончилось.
Он не думал о цене, которую придется заплатить; он отдал бы все ради нее. Никто не отнимет ее… и ей не позволено умереть.
Стиснув перила с отчаянной силой, он втащил себя по лестнице, заставляя ноги двигаться быстрее, чем они хотели. Когда он завернул на винтовой пролет и оказался у антресоли, в поле зрения появилась Адалин. Она лежала на верхней ступени, тело сведено судорогой, лицо перекошено от боли. Ее резонанс пел ему с тоской, с желанием, отражая страдание, явное в каждом движении. Кровь сочилась изо рта и носа, а глаза налились красным от перенапряжения.
Меррик рухнул на колени на последнюю ступень и склонился над ней, почти не замечая присутствия Дэнни, который проскользнул мимо и встал на колени по другую сторону от Адалин. Меррик обхватил ладонями ее лицо. Кожа была холодной и липкой.
— Прости меня, Адалин, прости… Это я виноват, — прошептал он.
Ее глаза, полные боли и слез, встретились с его. Несмотря на мучения, в ее взгляде была осознанность. Она едва заметно покачала головой — движение было таким незначительным и хаотичным, что его легко было принять за судорогу, если бы он не чувствовал ее ответ в их общей песне.
— Я все исправлю, — продолжал Меррик. — Какую бы цену ни пришлось заплатить, я заплачу. Ты — моя, Адалин, и я тебя не отпущу.
Она зажмурилась, выдавив из себя новые слезы, и резко выдохнула, когда напряжение в теле стало невыносимым.
Связывание душ.
Это был единственный выход. Не осталось времени на исследования, не осталось времени на борьбу с ее болезнью. После тысячи проклятых лет он оказался у черты.
С неохотой он перевел взгляд с Адалин на Дэнни.
— Даниэль, на моем столе в кабинете — свиток. Принеси его. Быстро.
Мальчик кивнул и вскочил на ноги, бросившись через комнату. Одна из рук Адалин схватила Меррика за запястье. Ее пальцы сжались с мертвой хваткой, ногти впились ему в кожу.
Меррик снова посмотрел на нее и провел большими пальцами по ее скулам.
— Подожди, Адалин. Держись.
— Меррик? — голос Дэнни дрожал от страха и неуверенности.
Снова подняв взгляд, Меррик посмотрел на Дэнни — и его сердце замерло на месте. Дверь в кабинет была широко открыта, а комната за ней представляла собой обугленный беспорядок — его магия из гостиной внизу прошла сквозь пол и испепелила его стол.
— Нет, нет, нет, — пробормотал он. — Нет!
Его сердце снова забилось в невероятно быстром темпе, а частые, неглубокие вдохи не позволяли набрать в легкие достаточно воздуха. Свиток исчез. Ключ к ее спасению исчез.
Не отпущу. Не могу отпустить. Отказываюсь отпускать.
Адалин судорожно выдохнула. Ее спина выгнулась, глаза наполовину закатились, показывая белки, тело билось в конвульсиях.
Он не знал, как ей помочь. Не знал, что делать. В своей самоуверенности, в своей глупости он верил, что может изменить ее судьбу — и сам же лишил ее шанса.
Меррик стиснул зубы, закрыл глаза и обнял ее, притянув к себе. Она дрожала, ее тело было твердым, а не мягким и податливым, как обычно.
Он терял ее.
— Я люблю тебя, Адалин, — хрипло произнес он. — Я не могу тебя потерять.
Он прижался к ее песне маны, позволив ей накрыть себя, желая, чтобы она слилась с его, чтобы вновь создать ту прекрасную дуэтную мелодию, к которой он так привык. Напряжение в ее теле ослабло, и она обмякла в его объятиях. Ее резонанс затрепетал, заискрился… но искра осталась. Едва заметная, крошечная — такая, что мерцает в последние мгновения перед смертью.
Он с трудом сглотнул и открыл глаза.
Мне не нужен свиток.
В тот момент он понял: он знал, что делать. Всегда знал. Это был инстинкт, зарытый глубоко в нем, в первородной мане его сущности. Он чувствовал это каждый раз, когда они соединялись, когда их мана звучала в унисон, когда их души переплетались хотя бы на несколько секунд.
Свиток лишь описывал нечто естественное, нечто, что не нужно понимать, чтобы исполнить — потому что это было правильно. Потому что она была правильной. Единственной.
Он поднял голову, ища взглядом Дэнни, все еще стоящего на коленях напротив.
— У тебя есть нож?
Глаза Дэнни расширились, и он покачал головой.
— Принеси, мальчик. Сейчас же! Быстро, черт побери!
Дэнни снова бросился прочь, выбегая в коридор.
Семя. Кровь. Мана.
Одно из этих условий уже было выполнено — он чувствовал это в ней