Они стояли в фойе, которое столетие назад было бы воплощением богатства и образцового декора — пол из темного полированного дерева, выложенный узором из кругов внутри квадратов, а обшитые панелями стены были сделаны из еще более темного дерева. Высокий потолок был чисто-белым, с замысловатыми симметричными узорами по всей поверхности, завершавшимися огромным медальоном в центре, с которого свисала хрустальная люстра. Винтовая лестница вела на второй этаж, где был обнесенный перилами чердак с видом на фойе. По обе стороны от лестницы было по большому дверному проему и еще по одному за ними, а прямо перед — под мансардой — арочный открытый вход вел в большую гостиную. Несмотря на тусклый свет, было видно элегантное резное дерево и узорчатую обивку мебели.
И все это было безупречно.
— Это правда? — спросил Дэнни.
Это было потрясающе, Адалин не могла этого отрицать — ничто не напоминало о пыльных комнатах, что, казалось, она видела снаружи. Но это еще сильнее убедило ее, что здесь кто-то живет. Это место не могло быть в таком безупречном состоянии без заботы о нем.
Для дома такого размера? Вероятно нужна команда людей, чтобы это место выглядело так.
Движение на периферии зрения Адалин заставило ее поднять взгляд на чердак, но там ничего не было, кроме того же мрака и теней, покрывавших все остальное в этом месте.
Страх сгустился глубоко в животе.
Им нужно было уходить. Было бы лучше провести ночь в лесу, чтобы избежать любых потенциальных неприятностей здесь. Она не хотела оказаться в ситуации, в которой им пришлось бы пустить в ход ножи — слишком высока была вероятность того, что один из них будет ранен или умрет.
За этими мыслями последовало нечто неожиданное. Чем дольше она смотрела в темноту над ними, тем яснее становилось, что что-то нарастает — это была музыка, музыка, не похожая ни на что, что она когда-либо слышала.
Но я этого не слышу. Я… чувствую.
Адалин нахмурилась, сосредоточившись на приглушенной, неземной песне. Она не могла разобрать отдельные ноты, не могла полностью разобрать мелодию, но в этом было что-то успокаивающее. Что-то успокаивающее. Что-то правильное.
Она резко покачала головой, вызвав новый приступ агонии. Песня звучала у нее в голове, и сейчас было не время и не место сосредотачиваться на ней. Та часть ее жизни, в течение которой она сочиняла свою собственную музыку, давно ушла, ушла навсегда. Все, что имело значение, — это выбраться из этого места, пока не случилось что-нибудь плохое.
Повернувшись к брату, она прошептала:
— Дэнни, мы должны…
Но Дэнни уже шел вглубь дома.
Черт возьми.
— Дэнни! — позвала она.
Глава Вторая
С рычанием Меррик захлопнул книгу, оперся ладонями о стол и вскочил на ноги.
Он был раздражен, когда ощущение покалывания в затылке известило, что двое людей пересекли охранный рубеж главных ворот, прервав его концентрацию несколько минут назад. Это первоначальное раздражение усилилось, когда он услышал шаги на крыльце, пока нарушители медленно обходили дом; относительная тишина поместья и его обостренные чувства сделали тихие шаги слышными даже из кабинета.
Но раздражение переросло в ярость, когда он услышал звук разбившегося стекла в фойе. Очевидно, что обычного желания, чтобы кто-то просто ушел, не хватало, несмотря на огромную силу в распоряжении Меррика.
Посетители приглашенные или нет — всегда были редкостью. Это было одной из причин, почему он выбрал это место. То, что оно было расположено возле древней лей-линии4 было приятным бонусом; он был более заинтересован в удаленности. До того, как Луна раскололась, большинство незваных гостей, бросив один взгляд на поместье, сразу уходили, правильно истолковав послание, которое Меррик намеревался передать внешним видом — это место не для вас, уходите.
Очевидно, это послание было проигнорировано современными людьми. Между этими двумя и группой подростков-вандалов, которые забрели сюда в пьяном угаре, он значительно превзошел терпимость к нарушителям границы.
Он направился к двери, ведущей из кабинета, стараясь передвигаться тихо, несмотря на гнев. Он никогда не был высокого мнения о людях, и это было еще одним доказательством, подтверждающим его точку зрения.
Что бы не происходило в остальном мире, бедственное положение человечества не было делом Меррика, это не давало людям право приходить на его землю и вламываться в его дом. Избегать взаимодействия с людьми было невозможно на протяжении длинной жизни. Хотя ему редко нужно было есть, он все еще нуждался в пище и припасах, и его мало привлекало жить в лачуге посреди леса без каких-либо современных удобств. Но он имел дело с людьми только на своих условиях.
Электрические щупальца магии пробежали по коже, когда он открыл дверь и пересек галерею. Силы, пульсирующей в нем, было достаточно, чтобы испепелить любого смертного, на которого он решит ее направить — это был бы самый быстрый и легкий способ решить вопрос. Если бы они пришли с хорошими намерениями, они бы постучали в дверь. Они бы просили его о помощи.
Он все равно не доверял бы им, но его раздражение, по крайней мере, не переросло бы в ярость.
Энергия, собравшаяся в его руках, была грубой и яростной — две мерцающие сферы хаоса, вырванные из арканной субстанции, лежащих в основе вселенной — было приятно ощущать эту магию, текущую через него в таком чистом виде. Когда Луна раскололась — событие, которое люди метко окрестили Расколом в нескольких радиопередачах, которые еще работали в те дни, — сила Меррика значительно возросла, но раньше не было причины использовать ее подобным образом.
Меррик остановился, когда нарушители, стоявшие прямо в дверном проеме, появились в поле зрения. Никто из них не смотрел в сторону верхнего этажа. Их внимание было направлено в другое место, их глаза были широко раскрыты, а челюсти отвисли.
Один из них был ребенком, мальчиком слишком юным, чтобы у него были волосы на лице, а другая была женщиной. Они оба держали ножи, нож мальчика выглядел комично большим в руке.
Женщина повернула к лицо к Меррику.
Действуя чисто инстинктивно, Меррик сжал пальцы в кулаки, погасив нарастающую магию, и велел близлежащим теням окутать его тело словно саван. Взгляд женщины задержался на том месте, где был Меррик, но по движению глаз он понял, что она не разглядела его в полумраке.
Человеческие глаза с трудом видели в темноте.
Он