— Поможем, чего не помочь-то, — хмыкнул один из моих соседей.
Сидорчук ответил не сразу и, внимательно оглядев нас, с сомнением произнес:
— А ежели унтер углядит? — наконец выдал он и поежился.
— Мы в уголок ее спрячем. А под утро она уйдет, никто и не приметит. Сейчас же ее дровами загрузим да за спинами спрячем, а ты и не оглядывайся, ежели чего не видел. Зато ночь будет спокойна и ты православную душу спасешь, — закончил я.
— Я за тебя молиться буду, Петр, ну помоги, а? — подключилась женщина с мольбой в глазах.
— Ах, ну смотри! Коли достанется мне, то и тебе несдобровать! — сдался солдат. — А ну пошевеливайтесь! Чего застыли⁈ — прикрикнул он.
Нагрузившись дровами по самые глаза, мы обступили со всех сторон женщину и двинулись в обратный путь за Сидорчуком.
По дороге наткнулись на нашего офицера, стоявшего у распряженных саней. Он разговаривал с какой-то чудной личностью в арестантской форме:
— Корнет, ну что же вы в общий-то барак? Извольте к нам, вон к Николаю Карловичу в пристрой, вы там совершенно покойно устроитесь! — увещевал наш офицер этого странного типа.
Человек этот и вправду отличался от нас: вроде одет примерно так же, как и остальные каторжные, но тюремная форма на нем явно из хорошей ткани, а поверх весьма приличный тулуп. Кроме того, никаких кандалов на нем не было и в помине.
— Буду весьма признателен, господин капитан, однако не обременит ли это вас? И не послужит ли мой визит в караульное помещение какой-то дискредитации? — очень вежливо ответил необычный арестант.
— Ах, оставьте! Какие счеты! Буду рад услужить образованному человеку! — возмутился конвойный офицер.
Дальнейшего я не услышал: мы с поленьями вошли в наш заиндевелый барак. Тут же высыпали дрова возле печки, я схватил женщину за руку и увел в самый конец, на нее косились с интересом, но никто ничего так и не сказал. А там пару минут розыска, и ее не путевый мужичок нашелся.
Был он невысокого роста, худощавый, сутулый и с большой растрепанной бородой.
— Глашка, — едва слышно прошептал он, замерев на месте. — А ты тут чего? А как же хозяйство?
— А вот так! — И она, шагнув, обняла его, тут же положив голову на плечо. — А чего хозяйство, на старшего оставила. Собралась да за тобой. Куда ж ты без меня, друг мой сердешный! Куда ты, туда и я!
Они так и замерли, обнявшись, отчего на душе у меня как-то потеплело. Однако надо было еще устроить, чтобы потеплело и тело, так что пришлось возвращаться к печке.
Не без труда разожгли мы огонь, печь действительно отчаянно дымила, к тому же в ней не было ни вьюшки, ни топочной, ни поддувальной дверки. Зато когда дрова все-таки разгорелись, все арестанты с удовольствием смотрели на ярко-красные угли, несущие такое долгожданное тепло.
Вскоре объявился Сидорчук, а с ним и пара ссыльных, которые, надрываясь, втащили в барак огромный закопченный котел с пшеничной кашей. Ее разложили на множество солдатских котелков. Не теряя зря времени, арестанты тотчас достали деревянные ложки и бросились шуровать ими. У меня же ничего подобного не оказалось.
— Накося, держи! — протянул кто-то мне широкую щепку. — Ей черпай! — И пришлось мне подцеплять кашу, стараясь уберечь язык и губы от случайных заноз.
Несколько солдат задержалось с нами. Я воспользовался этим, чтобы подробнее расспросить — куда попал и как зовут местное каторжанское начальство.
Оказалось, нашего конвойного офицера звали капитан Рукавишников. Солдат Сидорчук охотно рассказал, что офицер он боевой, отличился под Севастополем, имел ордена, но по ранению был отправлен служить в конвойную службу.
— Как же его с орденами так сильно понизили? — удивился было я, но Петр не согласился.
— Ты што, милой? Охфицеры тут доброе жалование получают! Служба, конечно, тяжелая, но и доходная очень: им и кормовые, и с арестантского содержания вашего кое-чего небось перепадает… Почитай, раза в три больше получают конвойные-то, чем в обычном линейном батальоне!
— А ваш брат чего имеет? — продолжил я расспрашивать, пользуясь минутной словоохотливостью конвойного.
— Не, у нас одна служба. Только и знай, что с вами, варнаками, шарахаться туда-сюда. Ну, мы-то дальше Нижнего не пойдем, сдадим вас там в острог, да и марш-марш обратно. А вас дальше Нижегородский линейный батальон поведет. Только капитан пойдет с вами до самого Нерчинска! Хотя, бывает, и нас гоняют, когда больше некому.
— Слушай, а кто это был, что с капитаном разговаривал? Не пойму, одет как арестант, а с ним на вы….
— Дворянин это осужденный, — пояснил Сидорчук. — Им поблажка есть: дозволяется в санях кататься, не своим ходом до Сибири чапать, да и другие послабления есть
Меня это, конечно, удивило. Не знал, что дворяне тоже ссылаются в Сибирь с простым народом. Нет, про декабристов я, конечно, слышал, но думал, что это была разовая акция, а тут, оказывается, это обычное дело.
— И за что его?
— Да кто знает? Он с нашим братом не откровенничает! — отмахнулся солдат.
Ночью сидя на нарах, когда суета улеглась, я остался один наедине со своими мыслями. Попытался уложить в голове, что нынче у меня новая жизнь, и я оказался в прошлом. И никакой надежды на возвращение нет, а мне вспомнились последние мгновения моей жизни. Так-то весьма интересно могло сложиться, если бы я попал в какого-нибудь дворянина и имел деревеньки крепостных.
«Мне бы водки речушку да баб деревеньку. Я бы пил потихоньку и любил помаленьку» — вспомнился мне стих Есенина, а на губах заиграл улыбка.
С утра, пока еще нас не подняли, Глашку вытолкали на улицу, прежде чем заявился унтер.
Палицын с утра выглядел невыспавшимся, злым и вовсю раздавал зуботычины, что арестантам, что солдатам. Судя по всему, ночь его прошла не так интересно, как он рассчитывал. Нас вывели во двор и начали сковывать, приклепывая к длинной общей цепи, пронизывающей весь строй арестантов.
— Так, а у этого ведь нету кандалов! Николай Карлович, не найдется ли у вас пары вериг для этого молодца? — заметив меня без железа на запястьях, обратился к коменданту