Остаток пути до Омска прошел без особых потрясений, если не считать вечных спутников этапа — усталости до дрожи в коленках, голода и мелких стычек просто от хренового настроения. На одном из полуэтапов случился очередной кулинарный сюрприз от интендантов. Вместо ожидаемой муки или крупы нам выдали несколько мешков… сушеной рыбы. Твердой, как камень, и соленой до невозможности.
— Во! Закуска знатная! — обрадовался поначалу Фомич, вечный оптимист. — Кваску бы сейчас… или еще чего покрепче! Жаль, не выдают.
Но разгрызть эту «закуску» оказалось не под силу даже самым крепким зубам. Попытка размочить ее и сварить привела к появлению такой вонючей и соленой бурды, что даже самые отчаявшиеся гурманы каторги воротили нос.
— Импортозамещение, видать, — философски заметил я, глядя, как Фомич с брезгливым видом выливает это варево на землю. — Жрите, что дают, дорогие товарищи заключенные, и не выпендривайтесь.
Наконец, вдали показались дымки Омска. Город раскинулся на высоком берегу Иртыша — большая крепость, каменные дома, церкви, казармы. Чувствовался административный центр, военная мощь — тут вам не деревня Гадюкино. Омский острог — очередной «пятизвездочный отель» нашей системы — оказался еще больше и мрачнее Тобольского замка. Настоящий муравейник, набитый сотнями таких же «отдыхающих» со всех концов необъятной империи.
Здесь нас продержали неделю. Бесплатный фитнес на свежем воздухе — копали рвы, строили какие-то валы для крепости. Работа тяжелая, тупая, но хоть не в камере. Порядки в остроге были жесткие, но слухи о наших «подвигах» в Тобольске, видимо, бежали впереди этапа. И нас особо не трогали. Держались особняком, сверлили друг друга недобрыми взглядами, но на рожон не лезли — видимо, понимали, что с нами шутки плохи, да и делить особо нечего, кроме вшей и казенной пайки.
Именно здесь, в Омске, при взгляде на бескрайние просторы за стенами крепости в моей голове окончательно оформилась мысль о побеге. Я совершенно отчетливо понял, что впереди, на каторге, мне решительно ничего не светило. Маши кайлом, пока не сдохнешь, и, может быть, лет через двадцать выйдешь на свободу немощным стариком с исполосованной кнутом шкурой и пустыми деснами от выпавших из-за цинги зубов.
К тому же я немного освоился, обзавелся командой мечты. Сафар, с его знанием природы и навыками, был бы идеальным напарником. Тит — ходячая гора мышц. Фомич — хитрость и опыт старого каторжного волка. Даже Чурис, если не будет кашлять, мог пригодиться. Мысли о побеге приятно щекотали нервы холодными ночами в этом «санатории».
Предстоял путь до Красноярска — еще сотни верст через тайгу и предгорья. Самый тяжелый участок, но, возможно, именно там, в глуши, и появится шанс. Я начал прикидывать варианты, присматриваться к конвою, к местности. Планирование побега — единственное, что не давало окончательно скиснуть.
Снова потянулись унылые дни пути.
Во время переправы через широкую, холодную Обь на старом, скрипучем пароме, случился очередной цирковой номер. Один из конвойных казаков, молодой и, видимо, не обремененный интеллектом, плохо привязал свою лошадь. Та, испугавшись волн и скрипа парома или просто решив сменить обстановку, взбрыкнула и сиганула прямо в ледяную воду. Под дружный гогот арестантов, даже конвоиры ржали, казачок-герой, недолго думая, прыгнул следом. Барахтался он в воде минут пять, пока его, мокрого, злого и униженного, не вытащили на паром. Премия Дарвина почти нашла своего лауреата. Лошадь же, проявив больше сообразительности, благополучно выбралась на другой берег сама. Казачок потом долго сушился у костра под наши остроты. Хоть какое-то развлечение.
Но шутки, как всегда, быстро кончились. Погода решила добавить драмы. Зарядили долгие, холодные дожди. Несмотря на лето, ночи были пробирающими до костей. Мокрая одежда не просыхала, холод лез под халат. Начались болезни. Стандартная программа «все включено».
И вот тут мой гениальный план побега дал трещину. Или, скорее, две трещины.
Сначала серьезно захворал Софрон Чурисенок. Его вечный кашель перешел в сильную лихорадку. Он горел, бредил, дышал так, будто пытался выплюнуть легкие. В ближайшем этапном остроге местный эскулап, глянув на него издалека, поставил диагноз «местная лихоманка» — универсальное название для любой хвори, от которой тут дохли пачками. Софрона кинули на телегу для больных, но вид у него был — хоть сразу заказывай деревянный макинтош.
Следом случилась беда и с Фомичом. В одном из острогов устроили «растаг», местный термин для обозначения «отдыха», обычно означавший тупую и тяжелую работу. Нас погнали на лесозаготовку под бдительным присмотром конвоя. Фомич с Титом валили очередное дерево. Видимо, с сопроматом у них было не очень, потому что ствол рухнул не туда, куда целились. Тяжелой веткой Фомичу знатно приложило ногу и разодрало бок. Сам он выбраться не смог, здоровяк Тит еле-еле его вытащил. Последствия не замедлили сказаться: нога распухла, да и ребра, судя по стонам, тоже приказали долго жить. Короче говоря, выглядел старый варнак крайне хреново.
Теперь у меня в команде мечты было двое тяжело больных. Почти инвалидов. Чурис метался в бреду на телеге, как на дискотеке. Фомич стонал рядом, теряя сознание от боли при каждом толчке. Идеальные спутники для побега, нечего сказать. Бежать сейчас — означало бросить их на верную смерть. Чисто по-товарищески бросить я их не мог, привык к их компании. Фомич — старый хрен, но не раз выручал. Чурис — простоват, но свой. Солдат, опять же, почти коллега…
«Ладно, — решил я с тяжелым сердцем, проклиная сибирскую медицину, технику безопасности и собственную невезучесть. Побег откладывается. Начинается акция „Спаси рядового Чуриса и Фомича“. Сначала дотащим их хотя бы до Красноярска. А там… там посмотрим, может, они решат помереть в более комфортных условиях, чем острог».
Путь до Красноярска, проходивший под палящим летним солнцем, теперь обещал быть не просто долгим и трудным, а поистине адским. Чурисенок горел в лихорадке на телеге для больных, его дыхание стало прерывистым и хриплым, а летняя духота и тучи пыли явно не способствовали выздоровлению. Фомич стонал при каждом толчке разбитой дороги, его нога и бок ныли, а раны гноились от жары и грязи.
Ну твою мать! Пришлось включить режим «матери Терезы».
Забота о ближнем — мое новое хобби. Я старался делать все, что мог, в рамках каторжной системы «все для человека». Доставал воду, которая через час превращалась в теплую мочу, но других вариантов не было. Сафар, не говоря ни слова, находил какие-то подозрительные травы, делал примочки Фомичу, от которых тот морщился,