В отчаянии я оглянулся на отца, но тот стоял потупившись, не смея противоречить вооруженным людям, настроенным решительно и зло. Тут вдруг я заметил офицера, ехавшего сбоку от строя каторжных на каурой лошади. Поверх мундира его была натянута добрая, подбитая мехом шинель.
— Помилуйте, господин охфицер! Я ж не каторжник, это ошибка! — понимая, что это последняя надежда, взмолился, но тот, едва бросив на меня взгляд, тотчас отвернул на другую сторону дороги, и надежда угасла, уступив место всепоглощающему ужасу.
— Да ты долго тут будешь вертеться, прохвост? — раздался над ухом злобный рык унтера. — Ну-ка, Петров, врежь ему промеж глаз. Обломай-ка ему рога-то!
Я попытался вывернуться и рвануть в сторону леса, но страшный удар приклада обрушился на голову. Искры тут же посыпались из глаз, дыхание сперло, свет померк в глазах.
* * *
— Ну што, оклемалси? — прямо над ухом раздался какой-то старческий, надтреснутый голос.
Я попытался пошевелиться. Голова буквально раскалывалась: лоб горел, будто от сильного удара, перед глазами прыгали веселые разноцветные чертики, затылок отдавал глухой, ломящей болью.
Вот черт…
— Да куда ты, голубь, рвесси? Лежи, покамест начальство дозволяет, а то набегаешси ишшо! — В голосе склонившегося надо мною человека послышалась насмешка. Одновременно до меня донесся запах чеснока и прелой овчины. Точно так пахли размокшие казенные полушубки стрелков нашего мотострелкового батальона, когда в ноябре девяносто четвертого мы стояли в пригородах Грозного…
Так, а я же вроде бы был с парнями на Шри-Ланке. Откуда тут полушубки и этот деревенский говор?
Усилием воли я открыл глаза, привстал на локте, с несказанным удивлением осознавая, что одет в какой-то уродский тулуп и при этом лежу в санях, запряженных самой настоящей лошадью и медленно скользящих по заснеженной, обледенелой зимней дороге. И, наконец, в поле зрения появился неопрятного вида старик с растрепанной седой бородой и такими же седыми патлами, выбивающимися из-под серого шерстяного колпака. И все это совершенно, вот нисколечко не похоже на знойную Шри-Ланку!
— Где я? — невольно сорвался с моих губ вопрос, и вместе с ним в морозный воздух вырвалось густое облако пара.
— Так в партии же ты, в арестантской! По этапу идем, до Нижнего. Вот же попал ты, паря, не свезло тебе! В Сибирь теперича почапаешь с нами, на каторгу. Эх!
— Какую Сибирь? — тупо спросил я.
— Дак каку-каку, одна она, земля сибирская. Пытал я начальство — не говорят куда. Можа, покуда и сами не знают. Где наш брат кандальник пригодится, там и останемси. Можа, до Красноярского острогу, а то Иркутскаго, а надобно будет, и до самого Нерчинску побредем… Старик тяжело вздохнул. — Да ты, паря, не боись, в Сибири тоже люди живут. Я вот, вишь, второй раз туда отправляюсь, и ничего. Молись, и Господь смилостивится, поможет!
Тут только я осознал, что, видимо, сон был совсем не сон. Как и последнее воспоминание о прыжке и то, чем он кончился.
Мое тело расшиблось где-то на Шри-Ланке, а дух мой, получается, каким-то невообразимым образом оказалось в чьем-то чужом?
Некоторое время у меня просто кружилась голова, казалось, что я схожу с ума. Медленно в голове всплывали воспоминания моего, кхм, «реципиента». И эти чужие для меня воспоминания казались теперь моими, как будто все эти проплывающие перед глазами картины действительно относились к моему собственному прошлому.
— Твою ж душу, — вырвалось из меня, когда в голове все устаканилось. — Вот тебе и хруст французской булки!
— Эй, что там? Очнулся? Ну так иди вон в строй, неча сани занимать! — раздался надо мною предельно уверенный в себе и злой голос унтер-офицера. — Чего сидишь? Аль во дворянство попал? Ну-ка, давай слазь, дровни тока для баб с дитями и для благородных. Пошел, говорю, а то щас снова прикладом приласкаю!
[1]Ночной клуб в Коломбо.
[2]Восточное шоу эротического характера.
Глава 2
Глава 2
Я же не спешил бежать по первому крику и попытался оценить ситуацию и глубину той задницы, в которую умудрился в этот раз угодить. Если на секунду сойти с ума и предположить, что мой сон был не совсем и сон, а реальность, и я попал в чужое тело, то степень этой самой задницы и ее глубина оказываются просто запредельными. Так сказать, задачка со звездочкой!
«Попытаться сбежать?» — мелькнула мысль, и я с тоской осмотрел зимнюю сельскую дорогу.
Унтер же все время сверлил меня злым взглядом. В этот момент он был похож на рыбу с выпученными глазами: худой и снулый, но зато с шикарнейшими усами. Сволочь такая!
«Ладно, где наша не пропадала. Что все-таки делать-то? Предположим, даже если убегу, то куда? Далеко ли по зиме я уйду, без еды и теплой одежды? У меня даже ножа нет! А я, судя по всему, весьма отличаюсь от местных. Даже если мне удастся добраться до 'дома», то вот совсем не удивлюсь, если виденный во сне «папашка» очень скоро отведет меня обратно! От этакого мудака всего можно ожидать…
Нет, Серега, так дело не пойдет. Горячку пороть мы не будем. Ей и так несладко! Лучше-ка присмотрюсь я пока, разберусь, что и как, а там и с побегом решу', — прорывались сквозь головную боль разные мысли.
— Эй ты! А ну пошевеливайся! — выкрикнул вновь унтер, злобно ощерившись на меня. Ближайший солдат, внимательно следивший за нами, тут же пихнул меня в поясницу прикладом, намекая, что пора бы уже освободить транспортное средство.
Вот же сука! Матерясь про себя, я тут же соскочил с саней. Голова просто раскалывалась, но, увы, делать было нечего. И я, стиснув покрепче зубы, сделал первый шаг, а следом и второй, и третий.
— Ну что, болезный, поправился? Ну все, баста — полежал, и будя тебе, далее своей ножкой топай. Невелик барин! — С таким напутствием унтер поставил меня в общий строй арестантов. Хмурые мужики в серых халатах хмуро покосились на меня, когда, повинуясь приказу унтера, давно небритые солдаты в грубых, пропахших дымом шинелях привязали меня сбоку к общей длиннющей цепи, шедшей через всю партию арестантов. Рядом оказался сгорбленный, худой мужичок, по самые брови заросший черной густой бородой.
— Сидорчук, приглядывай за этим отдельно — как бы он дорогой веревку-то не перетер! Смотри, головой отвечаешь! — на прощание сказал