После этого тяжелыми железными щипцами их переносили на подину, в рабочее пространство. Примерно через полчаса чугун начинал плавиться, и мне надо было пощупать чушку кочергой, не осталось ли где не размягчившихся частей. Требовалось, чтобы весь металл стал оранжево-красным и мягким, как тесто.
Дальше необходимо было снизить температуру, чтобы чугун не стал совсем жидким. Для этого излишки угля надо было попросту сбросить с колосников на пол, а иногда даже плеснуть на металл водой из кадки. Мастер по цвету металла определял, что он достиг нужной температуры, после чего мы начинали перемешивать чугун ломами. В процессе углерод выгорал, а чугун превращался в сталь.
Когда металл начинал липнуть к кочерге, мастеру становилось понятно, что пора завершать плавку, и он приступал к формированию шматов стали. Для этого мы разделяли его на более-менее подъемные куски, вытаскивали их щипцами и передавали кузнецам.
Дальше следовало выжать из крицы шлак и превратить ее в плотный металл. Для этого ее и отправляли под молот, где после проковки частицы шлака выпадали, а оставалась более-менее чистая сталь. Но это уже была не моя забота — проковкой занимались работавшие рядом кузнецы.
Через несколько дней я уже так выучился, что меня оставили на печи за старшего. Но работка оказалась адова! Жар, тяжеленные ломы, вонь раскаленного металла и пота — к концу смены выматывался так, что еле ноги волочил.
И вот, вернувшись в очередной раз в барак, падая от усталости, я обнаружил там пополнение. Барак, и без того не напоминавший царские хоромы, стал еще теснее — прибыла новая партия бедолаг, которых присоединили к нашему этапу. Сразу было видно — отличались они от жителей центральных губерний, говор другой, лица скуластые, раскосые у многих. Оказалось, все из Казанской губернии — татары, башкиры, мордва, кого там только нет. Еще три десятка ртов на казенный паек.
Новенькие, сгрудившись у нар, с опаской озирались по сторонам, но быстро смекнули, что к чему. Когда прошел слух, что мы ходим на завод и даже получаем за это какие-никакие деньги, глаза у казанских новичков загорелись. На следующее утро с десяток самых крепких и отчаянных подошли к нам с Фомичем и тоже попросились на работы.
Ну, мы и не против — больше денег останется, после того как отдадим офицеру его долю. По прибытии на завод семерых быстро разобрали на разные участки, а троих подвели ко мне.
— Вот, Подкидыш, тебе помощники. Обучишь у своей печки. Покажешь, что да как. Ответственность на тебе, — сказал один из мастеров, что распределял по работам.
«Отлично, — подумал я, разглядывая троицу. — Мало мне своей работы, так еще и в няньки записали». Двое были обычные деревенские парни, перепуганные и крепкие. Третий же выделялся — невысокий, жилистый, с узкими, внимательными глазами и спокойным лицом. Башкир, как потом выяснилось. Звали Сафар.
— Ну, орлы, пошли, покажу вам наш отдых, — буркнул я и повел их на завод, к своей уже ставшей родной домне.
Едва мы подошли к пышущей жаром печи, как нас окружила предыдущая смена — местные вольнонаемные работяги, здоровенные мужики с угрюмыми лицами. Они уже давно косились на нас, арестантов, работающих рядом с ними, да еще и за плату.
— А ну, стоять, арестантская шваль! — рявкнул один из них, плечистый детина с рыжей бородой. — Понаехали тут, работу у честных людей отбираете!
— Теперь порядки новые будут, — поддакнул второй, криво ухмыляясь.
— Хотите тут пахать, деньгу зашибать? Пущай кажный по пятаку в день отстегивает нам, признанным мастеровым.
— Это за что это? — насупился один из новичков.
— За право работать, вот за что! А ты, — он ткнул пальцем в меня, — за них ручательство примешь и следить будешь, чтоб платили справно. С тебя весь спрос!
Я усмехнулся. Пять копеек с носа? За эту адскую работу? Каким-то хмырям? Да они охренели вконец.
— Слышь ты, господин признанный мастеровой, — процедил я, глядя прямо в глаза рыжебородому. — А не пойти бы тебе… на хрен? Вместе со своими порядками?
Секундная тишина, а потом воздух взорвался руганью, и рыжий первым кинулся на меня с кулаками. Четверо его дружков тут же полезли на моих новичков. Завязалась драка — быстрая, злая, под рев печи и лязг железа.
Я отмахнулся от рыжего, успев подставить локоть под его удар, и врезать ему коленом в бок. Местные дрались грязно, но без особого умения. Двое моих казанских парней сперва растерялись, но потом тоже начали отбиваться, хоть и неуклюже. А вот Сафар… Башкир двигался совершенно иначе. Легко, пружинисто уходя от ударов, и бил в ответ, сильно и четко. Он не лез на рожон, но действовал умно и правильно. К этому времени я уже отправил рыжего отдохнуть и пришел на помощь к товарищам по несчастью.
Через полминуты все было кончено. Местные работяги, получив по соплям и поняв, что легкой победы не будет, начали подниматься, утирая кровавые сопли и злобно на нас зыркая.
— Молодец, Сафар! — выдохнул я, хлопая башкира по плечу.
Тот лишь молча кивнул, поправляя съехавшую шапку.
— Ловко ты его! Откуда такой прыткий?
Он только открыл рот, чтобы ответить, как раздался грозный рев:
— ЭТО ЧТО ЗДЕСЬ ТАКОЕ⁈
На пороге цеха стоял мастер — низенький, коренастый мужик с вечно недовольным лицом. Сейчас оно было багровым от злости. Он обвел взглядом побоище: нас, растрепанных и злых, следы борьбы на полу и сменщиков…
— Я спрашиваю, что здесь случилось⁈ — повторил он, надвигаясь на нас.
Глава 11
Глава 11
Я только открыл рот, чтобы ответить, как сразу же вперед выступил тот самый рыжебородый детина из местных, опережая меня:
— Мастер! Они первые начали! — заголосил он, тыча пальцем в нашу сторону. — Арестанты проклятые! Мы им слова не сказали, просто мимо шли, а они, как собаки цепные, накинулись! Этот вот, — палец уставился на меня, — главный их, он и скомандовал! Науськал на нас!
Его дружки тут же поддакнули, наперебой жалуясь на арестантский беспредел и требуя защиты для «честных тружеников».