Я молчал, да и она тоже. Потом спросила:
— Ну что, нравлюсь тебе? Хочешь, приласкаю?
Я взглянул на нее, на ее холодные пальцы, что стискивали края тулупа, на трещинки на губах, в глаза, в которых не осталось слез.
— Да, хочу, — наконец, ответил я.
Она бросила на меня долгий взгляд, потом кивнула.
— Где? — прошептала она.
Я обернулся, вглядываясь в ряды цепных, в спины солдат.
— Найдем место, — и сжал кулак, в котором все еще чувствовался холод от прикосновения к железу. — Последний привал перед острогом. В сторону отойдем; я конвоирам мзду дам.
Агафья кивнула. В ее взгляде не было ни стыда, ни ожидания — только немая, животная потребность согреться, забыться, пусть даже на короткий миг почувствовать себя живой и кому-то нужной.
Когда зимнее солнце покатилось на убыль, унтер-офицер впереди заорал:
— Прива-ал! До острога рукой подать!
Так, привал перед очередной ночевкой! В голове щелкнул тумблер «Пора действовать».
Колонна неохотно рассыпалась. Арестанты — плюх на снег, солдаты над ними. Все как обычно, но для меня это шанс.
Взглядом нашел Агафью — стоит, кутается, смотрит вдаль, будто там Мальдивы, а не сугробы. Быстрый кивок в сторону елок — поняла, лишь плечом дернула. Теперь конвой. Ага, вот мой старый знакомый, который к Левицкому провожал. Глаза уставшие, а карман пустой — идеальный клиент! Дождался, пока он отошел «по нужде» за еловые лапы.
— Слышь, служивый, — проговорил шепотом, сунув под нос пару монет. — Дело есть. Десять минут смотришь на ворон, понял? И другим шепни.
Он зыркнул на деньги, на меня, снова на деньги. Жадность борется со страхом — классика!
— Бежать, бродяга⁈ Пристрелю! — прошипел, а рука уже потянулась взвести ружье.
— С бабой отойду. Погреться, — бросил я. — Никто не уйдет. Десять минут!
Секундная пауза… и монеты исчезли у него за пазухой.
— Десять минут! Тихо! Унтер увидит — шкуру спущу! Валите вон за ту ель поваленную!
Есть контакт! Кивок Агафье — мол, погнали, экскурсия за елки! Нырнули в сугробы, пока никто не видит. Ну а там — экспресс-сеанс «согрей ближнего своего». Не курорт, конечно: под задницей снег, ветер свищет, на фоне — лязг цепей. Чисто обмен эмоциями, калориями и экзистенциальной тоской. Быстро, деловито. Без прелюдий, без сантиментов.
Обратно в строй — шмыг! — пока начальство не пересчитало поголовье. Солдатик сально ухмыльнулся. Подглядывал, извращуга! Агафья поправила тулуп с видом «я тут просто мимо проходила». Унтер уже орал: «Подъем, рвань!» Потопали дальше. Острог ждет!
После случившего Агафья даже смотреть на меня перестала, в особенности первые три дня. А потом, когда мы пересекались, я ловил ее протяжные взгляды, а там и перемолвились и даже пару раз повторили, пока мои денежные фонды не начали показывать дно, так что курортный наш роман сам собою сошел на нет.
* * *
Наш путь уже шел по Казанской губернии, и конвой сменился. Навстречу нам вместо русских розвальней стали попадаться татарские арбы, а на предложения встречным путешественникам «Подайте ради Христа» вместо пожертвований арестанты все чаще стали встречать недоуменные взгляды. Стало очень холодно: приближались крещенские морозы.
— Эх, не повезло же нам, что зимой идем! — пожаловался Тит.
— Что ты, что ты! Зимой еще не так плохо! Хуже всего идти осенью: как дождь пройдет, так все мокрые, а сушиться негде! Вот тут-то наш брат арестант и мрет как муха. А когда сухой снег, так это ничего: отряхнул его, да и вся недолга! Да и это, скажем так, не мороз — вот в Сибири ежели зимою идтить, там да — жуть что бывает! Морозяка, ветер ледянющий в харю со всей силы так и шпарит, а ты даже морду укрыть не могешь: руки-то скованы! Так что ты Бога-то не гневи!
Тем не менее холод продирал до костей, когда поднимался ветер, наши шерстяные халаты продувались насквозь. Многие из арестантов — те, у кого водились деньги, — стали покупать у татар овчинные безрукавки и поддевать ихпод свои арестантские халаты. Мне тоже захотелось купить такую одежду. Заодно неплохо было бы раздобыть и нормальные варежки, но все это стоило весьма дорого, и оставалось только вздыхать.
— Дальше еще хуже будет? — спросил я у Фомича.
— Само собой! — кивнул он.
— Так, а что нас там дальше-то ждет? — продолжил я.
— Ну, дойдем до Перми. Потом до Екатеринбурга. Дальше — Тобольск и Омск. Там, наверное, месяца полтора-два просидим.
— И зачем? — хмыкнул я.
— А реки как раз раскроютси. Там река Иртыш, а за ним и Обь — ух, широки! А разлив будет — все вокруг затопит, будто бы море разольется!
— Просто будем сидеть и ничего не делать? — не поверил я.
— Ничего, сударик да соколик, не будем мы там делать. В остроге сидеть будем, — вдохнул Фомич.
— А может, и спать стоя, — буркнул я, не понравился мне этот опыт.
— Ну, на то каторга! Эт тебе не фунт изюма! — поделился со мной очередной мудростью Фомич.
Тут я задумался. По расчету времени выходило, что мы попадаем в Тобольск или Омск аккурат ранней весной, то есть можем загреметь в местный острог на два месяца. Просто тупо там сидеть столько времени! Это прям тоска смертная!
— Слушай, может, там можно, не знаю, заработать как-то? На лесозаготовках, к примеру? — выдвинул я очередную идею, все-таки при побеге иметь деньги на кармане лучше, чем не иметь.
— Какие лесорубы, что ты! Нет, сударик да соколик, там в разлив носу в тайгу не высунешь! Всюду топко! Там и так-то кругом болота, а уж весною… — прогремел кандалами Фомич.
— Я таки осмелюсь влезть в ваш ученый спор, — вдруг раздался над головой гнусавый голос Изи Шнересона, — но если вы желаете поработать, то нет лучше места, чем Уральские заводы в славном городе Екатеринбург, куда мы и держим путь! Там все на свете есть — и рудники, и плавка меди, и золото, и домны, даже монету там-таки печатают! Про бумажные и стекольные заводы я таки и во молчу.
— Ну, эт ты прям Америку