— О, смотри-ка, заговорил! — засмеялся Гришка. — Да мы тебя…
Я втиснулся между ними, аккуратно отодвинув щуплого нижегородца за спину.
— Утихните уже, расшумелись.
Сенька ухмыльнулся:
— О, кто тут вылез из-под лавки! Да я тебя одной соплей перешибу! О, точно! Соплей и будешь! — и Сенька расхохотался.
Толпа загудела. Кто-то крикнул:
— Да дай им, Сенька!
Другие перешептывались, ожидая развязки.
— Это ты ошибаешься дружочек, — оскалился я.
Гришка фыркнул:
— Ой, Подкидыш такой смелый! А ну-ка, «сопля», покажи, как ты в своей деревне хвосты коровам крутил!
Он сделал выпад, пытаясь схватить меня за грудки.
Я заблокировал его руку и тут же, скрутив корпус, прописал ему правый боковой, полностью вложившись в удар, который пришелся прямо в челюсть, Гришка поплыл и зашатался, а после и рухнул на пол.
Пока он заваливался, я уже стремительно разворачиваюсь к Сеньке: в этом деле скорость важнее всего! Тот уже замахивался, но я успел поймать его руку, резко дернул на себя и ударил коленом в живот.
— Уфф!
Сенька сложился пополам, Гришка, же поднявшись на заплетающих ногах, с криком бросился снова.
Уклон в сторону, захват за шею сзади — и его же собственным весом вталкиваюя лицом в нары. Раздался глухой стук.
Тишина.
Все так и смотрели на меня выпученными глазами
— Все, — демонстративно вытер ладони о штаны. — Кто еще хочет ужин потерять?
— Ну ты и хват! Здоров кулаками махать, паря! Я в жизни такого не видывал! — донеслось из толпы.
Сенька, держась за живот, злобно пробурчал:
— Да ты… ты же…
Тут же к нему подошел уже Тит и пристально так посмотрел, а Фомич, уже стоявший в толпе, вдруг громко рассмеялся:
— Заткнись, дурак, пока цел! Сейчас тебе один объяснил, а может, и все обчество приголубить!
В этот момент дверь барака со скрипом открылась. На пороге стоял унтер с двумя солдатами, тащившими котел с кашей.
— Чего тут у вас? — Унтер прищурился, окидывая толпу взглядом.
Тит, стоявший рядом, невозмутимо ответил:
— Да так… беседуем. Ребята грелись да поскользнулись, — он показал на Сеньку и Гришку, которые как раз пытались подняться.
Унтер фыркнул и внимательно прошелся по всей толпе взглядом, понуждая арестантов опускать перед ним глаза, а после кивнул солдатам ставить котел:
— Ладно, разбирайтесь сами. Только чтоб к утру все ходить могли!
Когда конвой скрылся, Трофим робко тронул меня за руку:
— Спасибо, братец. Вот не ждал!
— Да ты и сам не из робких, — хлопнул я его по плечу.
Фомич, разливая кашу по мискам, хрипло рассмеялся:
— Смотри, сударик да соколик! Теперь ты у нас и кашу делить будешь, и драки мирить. Не иначе, в «иваны» метишь!
— В «иваны» — нет, — улыбнулся я, забирая свою порцию. — А вот кандалы бы сменил — это да!
В углу, где сидели «поскользнувшиеся», кто-то злобно буркнул:
— Щас мы тебе кандалы сменим, жди…
Но даже он умолк, когда Тит, не отрываясь от еды, протянул в его сторону ложку — словно штык.
А Изя-Зосим, наблюдавший за всем из-за своих круглых очков, философски заметил:
— Ой, ну я вас умоляю! Разве можно так драться? Это же не по-людски! Надо было просто дать им по рублю — и все были бы довольны!
Народ заржал. Даже Сенька с Гришкой невольно ухмыльнулись.
Так и сидели — кто с синяками, кто со смехом, но все с полными мисками и сытые.
С утра после переклички я вновь заплатил унтеру две копейки и избавился от кандалов, стеречь меня поставили уже другого солдатика. Многие смотрели на меня с откровенной завистью и злобой. Зато Левицкий, увидев меня без кандалов, вновь гостеприимно пригласил в свои сани, где мы и продолжили коротать путь за беседой. Мне было любопытно узнать, как он здесь очутился, но тут не принято спрашивать. Кто захочеть, сам расскажет, да и корнет об обстоятельствах своего осуждения отзывался очень скупо, обмолвившись лишь, что на каторге он проведет следующие пятнадцать лет, если раньше не помрет от чахотки или иной болезни.
Уже подъезжая к очередному острогу, я вспомнил о нашем еврейчике, настоятельно рекомендовавшем ознакомиться с Уложением о каторжанах.
— А вы, корнет, могли бы со своей стороны оказать мне содействие? Нет, речь не о деньгах, — тут же поправился я, когда Левицкий вздернул бровь. — Вы общаетесь с нашим офицером, Рукавишниковым. Он держит вас за равного, да и в острогах коменданты тоже с вами считаются! Может, у них найдется экземпляр Устава о содержании под стражей. Очень уж хочется ознакомиться с таким важным для нас документом, — и вопросительно посмотрел на дворянина.
Левицкий наморщил лоб, не сразу ответив мне.
— Интересная просьба, Серж, да и что сказать, неожиданная! Постараюсь что-нибудь сделать, но, сами понимаете, обещать не могу, — задумчиво произнес он.
— Мне и этого более чем достаточно, — улыбнулся я.
И действительно, в первом же попавшемся нам остроге — в Чебоксарах — комендант оказался весьма любезен с нашим привилегированным арестантом. И предоставил ему книгу, а там и я смог до нее добраться и, продираясь через «фиты» и «яти», ее прочитал. И открыл для себя много нового!
Не вся книга была полезная, но кое-что нам сгодится, например: вес кандалов для мужчин должен быть от пяти до пяти с половиной фунтов. А мы таскаем тяжеленые полупудовые железяки! Было там и про кружку для пожертвований, которую каждый раз по поступлении в город партии арестантов опустошается и деньги пускают на вспомоществование арестантам. Да и про довольствование говорилось, арестантам благородного звания выдаются кормовые по двадцать копеек в сутки, а у остальных устанавливается солдатское довольствие. Если же выдачу пищи по каким-то причинам не производили, должны были выдать по десять копеек на нос, дабы каторжные могли купить себе что-нибудь сами у мелких разносчиков-торговцев. Да вот только ничего из этого мы не видели!
— Вот же ж суки жадные, — сквозь зубы протянул я, с благодарностью вернул книгу Левицкому, и он проводил меня в барак.
Прежде чем что-то предпринимать, я решил посоветоваться с Фомичом. Тот, выслушав все, выразительно крякнул, а затем с хитрым прищуром в лукавых глазах посоветовал:
— Ты, паря, особенно перед начальством-то не распинайся! А то, чего доброго, отомстит тебе охфицер-то! Пусть