Глава 3
Волны мерно бились о скалистый островок, в который врос маяк. Море темнело – назревал шторм. Пока что его вихри находились далеко в открытых водах, но, имея достаточно чувствительный нос и острое зрение, заметить близкую непогоду можно было без труда. Милица поморщилась, глядя на горизонт через маленькое окошко. Затем поставила заслонку печи на место и выпрямилась. Топить русскую печь – дело непростое, но благодарное. В ответ на труд печка грела не только домишко, предназначенный для семьи смотрителя маяка, но и души тех, кто находился внутри. Впрочем, к сожалению, на двоих присутствующих душа была только одна.
Раздался сухой кашель, и Милица, глубоко вздохнув, обернулась на звук.
– Совсем захворал? – спросила она, хотя ответа не ожидала. – Дай посмотрю.
Мужская фигура, облачённая в чёрный балахон и закрывшая лицо маской-балаклавой, сидела неподвижно. По силуэту можно было подумать, что то был молодой парень – тощий и долговязый. Милица наклонилась перед ним и закатала балаклаву до носа.
– Скажи «А».
– А, – ответил мужчина.
– Открой рот пошире и снова скажи «А-а-а».
– А-а-а.
Голос его был глухой и звучал так, будто парень вот-вот снова закашляется.
– Бесы, – Милица заскрипела зубами от досады.
Она взяла мобильный телефон и записала голосовое сообщение:
– Аметист, твоя настойка перестала справляться, нужно что-то помощнее. У него горло всё чёрное, начинает отмирать.
Сообщение полетело к адресату, а ведьма начала мерить шагами крохотную комнату. Становилось теплее и теплее, печка делала своё дело. Постепенно тревога начала уменьшаться, а ясность ума, напротив, расти.
– Ну, была ни была, малыш, – сказала, наконец, Милица, когда воздух вновь вздрогнул от надрывного кашля.
Она отдёрнула шторку, закрывавшую лежанку печки, и достала оттуда большую деревянную пирамидку. Алтарь хорошо прогрелся, а Милица уже успела его настроить: зашифровала порядок нажатия на грани пирамидки так, чтобы только она могла открыть или закрыть тайное отделение в самом сердце конструкции.
– Дай-ка мне руку, – сказала она нежно.
Парень повиновался, и Милица охотничьим ножом ловко срезала отросшие ногти, собрала их в белоснежный платочек. Затем выудила светлую прядь из-под балаклавы и провела по ней лезвием. Добавив волосы к ногтям, ведьма плотно завернула ткань и повязала три узелка.
– Мне больно это делать, мой милый, – говорила она, нажимая на грани алтаря в нужном порядке. – Но раз ты так об этом просил – сделаю. Обещай только не оставлять свою старую мать.
Ответом ей был приступ кашля – сухого, мучительного. Милица не стала дожидаться, когда кашель стихнет. Она начала напевать какую-то лёгкую мелодию, походившую сначала на вокализ – песню без слов. Но если прислушаться, отринуть треск поленьев в печке и нараставшие завывания ветра за окном, можно было распознать слова:
Баю-бай, ты живи, не умирай,
Ты живи, не умирай, отца-мать не покидай,
Баю-бай, люли-лю.
Ведьма мерно покачивалась из стороны в сторону, нажимая последние панели на гранях алтаря. Она не обращала внимания на слёзы, бежавшие по щекам, не пыталась их смахнуть. Наконец, верхушка пирамиды раскрылась, подобно геометрическому цветку, и обнажила тёмное нутро. Женщина бережно вложила свёрток и, глотая слёзы, обхватила деревянные лепестки.
Поспи, тёплая свеча, до закату не печаль.
До закату, до зари, не разбудим никоды,
Баю-бай, люли-лю
Мы не будем, не приложим,
С Богом спанюшкать положим,
Баю-бай, люли-лю.
Наконец, она сомкнула ладони, закрывая вершину пирамиды. В последний момент перед тем, как лепестки слились в единое целое, несколько материнских слёз сорвались с ресниц и упало в нутро алтаря.
Кашель прекратился.
Милица вздёрнула голову, всё ещё укутанная остатками транса, и внимательно поглядела на парня, неподвижного и ледяного.
– Ну-ка, скажи «А», – попросила она, вставая и утирая слёзы.
– А.
– Широко открой рот и скажи «А-а-а».
– А-а-а.
Она вновь заглянула ему в горло.
– Ну слава Богу и богам, духам и душам, – забормотала она, ощутив, как тяжесть с груди чуть отползла в сторону, дав сделать несколько вдохов. – Сошла чернота почти вся.
Ответом ей была тишина – и тишина эта была прекрасна. Ещё несколько дней, ещё несколько часов. Сколько раз опускались у Милицы руки, известно одним лишь духам. Сколько раз она хотела дать заднюю и позволить горю выжрать её душу, чтобы она могла спокойно уйти вслед за сыном. И каждый раз она говорила: «Ещё сутки». И, хотя каждый новый день ничем не отличался от предыдущего, она знала, что главное – держать глаза широко открытыми и быть внимательной. Чтобы, например, в нужный момент обратить внимание на удивительные теплицы, растения в которых всегда в цвету, хотя это противоречит природе и сезону. Деталь за деталью понять, что под теплицами закопаны конструкции и амулеты, аналогов которым в волшебном мире нет. А дальше – дело техники: влезть садоводу в голову, выяснить, откуда же взялось такое удивительное колдовство. И выйти, в итоге, на след той, кто действительно может всё изменить.
– Если заднюю не даст, – пробормотала Милица себе под нос, задумчиво глядя на пустую паутину над оконной рамой.
Будто по заказу, маленький паучок вскарабкался по резным ставням и перебрался на одинокие нити.
– Вот и ты, мой хороший, – промурлыкала Милица, подставив паучку руку.
Тот незамедлительно воспользовался предложением и побежал по длинным её пальцам, обогнул кисть и, наконец, устроился в центре ладони. На какое-то время все в домике замерли. Не шевелился ни парень в маске, ни паучок, ни сама хозяйка дома. Лишь глаза её бегали из стороны в сторону под закрытыми веками. Спустя четверть часа Милица зашипела и сжала кулаки, едва не раздавив паучка. Тот успел выскочить из ладони и припустил по её предплечью, плечу, шее – пока не скрылся в аккуратной причёске.
– Подстраховаться, значит, хочет, – процедила Милица. – Слово нарушить! Ну так я тоже подстраховаться могу, де-воч-ка моя.
Она вся дрожала от злости, до боли напрягала мышцы, скрежетала зубами. Ей так хотелось сломать что-то большое и ценное сейчас! Или кого-то ценного.
Ведьма с грохотом раскрыла одну из двух дверей в доме. Первая вела на улицу, а вот вторая… Можно было бы предположить, что она ведёт в спальню или в уборную. Но домик на утёсе давно перестал быть просто уютным пристанищем смотрителя маяка. Он стал ведьминским убежищем, и это уже никогда не изменится. Даже после того, как дом опустеет и крыша его обвалится. Стены падут, камни растащат, фундамент разберут, а по останкам проедется бульдозер, окончательно сравнивая когда-то милый домишко с землёй. Ни единого намёка не будет, ни единого кирпича не останется.
А вот ведьминский дух – останется. И житья уже никому не даст.
Милица дёрнула шнурок рядом со входом, и в помещении загорелись сразу восемь лампочек, расположенных по всем углам, на потолке и полках. Ни одна из них не была подключена к электросети. Ведьма оказалась в небольшой комнатке, достаточно тесной, чтобы не захотеть проводить в ней много времени, но и вполне просторной, чтобы уместить в себе два больших обеденных стола. Они были заставлены блюдами, как будто ожидали гостей по случаю душевного праздника. Однако, угощений не было: ни оливьешки, ни солёных огурчиков. Все блюда – а они были совершенно разными: побольше и поменьше, глубокие и плоские, керамические с премилыми узорами по каёмке, хрустальные и даже жестяные – были наполнены простой прозрачной водой.
– Видеть хочу, водица-сестрица. Зрети.
Милица говорила мягко, даже нежно. Будто встретилась с давней подругой, ссор с которой не бывало. Вода в каждом блюде колыхнулась и пошла рябью. Спустя время на поверхности начали проявляться изображения. Милица подождала ещё несколько минут, пока картинка не стала достаточно чёткой, и пошла вокруг столов.
В одном блюде она увидела, как тётушка Негомила пытается вырвать из рук лекарей пыльный коврик, чтобы, должно быть, навести в их домике порядок. Лекари сопротивляются, но всем уже было понятно, что против тётушкиного порыва гнездования не попрёшь. Милица улыбнулась: уж она-то характер тётушки знала прекрасно, и лекарей было почти что жаль.
В другом – Фима возилась со своей ядерной батарейкой, чертила что-то в альбоме и тут же сверяла то параметры, то ещё что.
В третьем – аптекарь, которого она чуть не убила, сидел на речном берегу с удочкой в руках. Милица задержалась перед этим блюдом подольше. Ей до сих