- Сука, - процедил Гриф и ослабил натиск, перебрал потными пальцами по прорезиненному рычагу, затем приступил снова. Ребро люка начало заминаться, выгнулось и… все. Тогда Гриф ударил. Поднял многотонную «руку», сжал в кулак и треснул по транспортеру. Дверь люка отвалилась, как челюсть мертвого пса.
- Есть, - выдохнул сталкер. Меньше чем через минуту он уже проталкивался в щель между медленной дверью и рамой кабины. Спрыгнул на землю и бросился к люку.
- Ява, Ява, Явчик, - шептал скороговоркой сталкер, забираясь в БТР. Его окружили молчаливая, суровая тишина, казенный запах гуталина, смазки, ощутилась прохлада.
- Ява!!! - гаркнул сталкер и прислушался.
Мертвая тишина. У Грифа по спине прошелся мороз, в ногах появилась неприятная слабость. Он пробрался глубже в отделение и уже мог кое-что видеть. Темное вытянутое пятно с плавными краями обнаружилось на полу возле лавки десанта. Сталкер бросился туда. В сумраке увидел бледное, с закрытыми глазами лицо Алексея. Парень неподвижно лежал на спине и выглядел мертвым.
- Ява, - зашептал Гриф, словно боялся напугать его громким голосом. - Давай просыпайся.
Упал рядом на колени, не обратил внимание на что-то острое, впившееся в чашечку. Ява не шевелился. Гриф хотел схватить его и как следует тряхнуть, чтобы впредь так не шутил. Но руки остановились на полпути. Гриф сглотнул, а потом осторожно положил трясущиеся пальцы ему на шею. Он сидел так с минуту с закрытыми глазами и ждал, молил Господа Бога, Матерь Божью, Деву Марию, больше он никого не мог вспомнить, чтобы венка под его пальцами трепыхнулась. Дернулась разок, дала знать, что парень жив, что ему еще можно помочь.
Но нет. Из него словно из самого ушла жизнь. Вытекла незаметно и растворилась в прохладном полумраке бэтээра, в запахе смазки и гуталина. Он открыл глаза, рука бессильно опустилась. Он сидел, ссутулившийся, над мертвым Алексеем, разом уменьшившийся наполовину, и не знал, что делать. Он не знал, как жить дальше.
Потом он сгреб мягкое, еще не окоченевшее тело в охапку и вытащил из броневика. Положил осторожно на землю, опустился на колени и осмотрел его. Весь правый бок был залит кровью. Рваный комбинезон в районе печени указывал на место попадания осколка.
Алексей лежал на спине, его перепачканное спокойное лицо походило на лицо спящего человека, если бы не мертвенная бледность. Гриф стоял на коленях и всматривался в него. Он ни о чем не думал, кроме как об одном. В голове вертелось, как заезженная пластинка: «Я не успел. Не успел. Не успел. Не успел. Я не успел…». Другие мысли не шли в голову, он смотрел на Алексея и уже его не видел. Он вообще больше ничего не видел, хотя глаза были открыты. Он пребывал в тупом оцепенении и ничего не предпринимал, чтобы из него выйти. Он словно провалился в безвременье. Все часы мира для него остановились. Что с ним? Даже когда лупырь пытался выбить его из тела, такого не было. Он сейчас был… был таким, как когда-то Алексей, когда вел его за катушкой. И, как он, тоже мог испытывать боль. Сейчас очень жгло за грудиной, там, где у людей находится сердце.
Он не замечал, как из правого глаза прозрачная, словно выжатая из всех тех мук, которые он перенес, постояла на краю, а затем перетекла через веко. Она была одна, прокатилась вниз по грязной, обветренной, дубленой коже и запуталась в проволочной щетине. След от нее поблескивал на мутном солнце.
- Это я виноват, - прошептал Гриф онемевшими губами, а потом вскинулся и заорал во все горло: - Это я!!! Я виноват!!!
С криком из него вышел весь воздух. Грудная клетка вогнулась, сам он как будто скукожился. Потом часто, трудно задышал, взгляд его зацементировался, налился серой свинцовой тяжестью, от которой трудно было поднять глаза от земли.
- Отмолил я у тебя дочь и Яву отмолю, - зашептал он с какой-то непонятной уверенностью. - Меня возьми, я грязь, я ничто, я убивал, грабил. Меня возьми. Меня, - говорил он так, словно торговался на развале. Негромко, доверительно, с заискивающей ноткой. - Только его отпусти. Дурак он. Не тот кусок схватил, молодой, не разобрался. И я, дурак, не отговорил. Он не нужен тебе. Он раззява. Так, сопля. Ты его проглотишь и даже не заметишь. Меня возьми. Во мне мяса больше.
Замолчал, словно выслушивал ответ. Не дождавшись, медленно поднял голову к мутному кругу за тучами и завыл, завыл как зверь, угодивший в аномалию.
Катарактным глазом зона равнодушно взирала на сталкера, впервые попросившего у нее что-то не для себя. Не побрякушки и цацки, которые приманкой разбросала она по оврагам и ямам, мольбы и просьбы за которые гулом стоят в ушах. Нет. Дорогого сталкер хотел. Душу.
Этот алмаз неграненый она уже нанизала на нить и сейчас в пальцах своих корявых вертит, любуется чистотой камня и раздумывает. Взглянет на тень, стоящую на коленях, думает: «Этот сталкер уже мой с потрохами, куда он денется, такой пройдоха. А может, не злить его такого? Кроме раззявы, никого у него не осталось». Снова зона смотрит на камень, уж больно чист он. Чище прочих в ожерелье будет. Крутит, не налюбуется. И раздумывает… Надо посмотреть, на что сталкер ради него готов.
Стоит сталкер на коленях, на солнце гнилое смотрит. Потом обреченно опускает голову и еще долго так стоит. Ждет чего-то. Затем поворачивается влево, вглядывается за лес, за дом, за изрытое поле с траншеями, желваки на скулах так и перекатываются.
- Ну и черт с тобой, - рычит он, и взгляд у него уже не торгаша. Смотрит он зло исподлобья, зубами скрежещет, словно каменную крошку трет. - Не отдашь, я сам его заберу. Сука старая, будь ты проклята!!!
Глава 29. Бункер
Взгляд сталкера все густел, все становился страшнее. Его глаза словно бы утопали в глазницах. Смотрели черными углями, поблескивая из глубины черепа.
Гриф встал рывком. Наклонился, легко поднял с земли Алексея, словно бы и не было трудных, голодных, выматывающих дней. Перевалил его через плечо и понес к роботу. Поднял по опоре, запихнул в кабину, затем сам втиснулся. Он разместил Алексея на полу, облокотив спиной на стенку. Вытянутые ноги мешались, пришлось их согнуть в коленях. Поворотный