— Месть, я полагаю. Мне предложили убить тебя отравленным клинком сегодня ночью. Взамен они пообещали освободить моего друга, которого держат в заложниках, — он отхлебнул еще вина, чтобы прочистить горло. — Я знаю, что она уже мертва.
— Как неосторожно с их стороны, — посочувствовал герцог. Он холодно улыбнулся. — Мясо от нашего равнинного оленя. Я сам подстрелил этого оленя. Для тебя это не такая уж редкость, не так ли? Боюсь, я начинаю разделять привычки моих брурджанцев в том, что касается плоти.
— Все в порядке, — голос Вандиена был тверд. — Чем кровавее, тем лучше. Блюм и Куртис — люди, которых я убил сегодня, — они были частью этого восстания. И фехтовальщик по имени Траск — один из них, как и женщина, которая сегодня была в красной шелковой блузке — я не знаю ее имени, но кто-нибудь узнает. — Вандиен нарезал мясо, подцепил вилкой. Он внимательно оглядел герцога и внезапно насторожился. На лице того отразилась тревога, но не в том смысле, какого ожидал Вандиен.
Он передал ему блюдо с тушеными фруктами, приправленными специями. Странная улыбка растянула его губы.
— Ранее сегодня я принял тебя за человека чести.
Вандиен взял блюдо, положил немного себе. Это было хорошим дополнением к мясу с острым вкусом. Он не ответил герцогу, но продолжал есть. Молчание отвлекало его.
— Я был уверен, что у тебя была какая-то тайная обида на меня, что-то, что побудило бы тебя выиграть бой со мной любой ценой. Я почти восхищался тобой за это. И когда я стал свидетелем твоего последнего выступления с мечом, я сказал себе: “Вот прирожденный дворянин, верный старым обычаям чести”. Я знал, что ты не изменишь своей решимости убить меня.
Вандиен поставил свой бокал.
— И?
— И я обнаружил, что ошибаюсь. Ты прорвался сквозь ряды этих людей ради шанса предать их. Ради мести, — герцог позволил себе легкую улыбку. — Ты можешь быть мне полезнее живым, чем мертвым. Я должен был бы как-то пометить тебя, чтобы люди не подумали, что я поступил с тобой мягко… возможно, порез на твоем лице. Еще один шрам не должен иметь значения для человека с такой меткой, как у тебя. Хотя я хотел бы увидеть фехтовальщика, который нанес его.
Вандиен старался не показывать своего растущего гнева, нарезая еще мяса.
— Не фехтовальщик, герцог Лавран. Когти гарпии. Не то чтобы это имело значение для нашего предыдущего обсуждения. Мне любопытно, какую пользу вы нашли бы для такого бесчестного человека, как я. Вы имеете в виду то, что я мог бы рассказать вам о восстании?
Герцог сделал рукой пренебрежительный жест, который не имел никакого отношения к убираемому со стола мясу.
— Восстание. Тьфу. Честно говоря, Вандиен, ты можешь рассказать мне о них очень мало того, чего я уже не знаю. Нет. Когда я сказал, что ты можешь быть мне полезен, я имел в виду твое умение владеть мечом. Каким бы архаичным и устаревшим оно ни было, я все равно хотел бы научиться харперианскому фехтованию.
Вандиен пропустил мимо ушей последний выпад.
— Если ваши знания о мятежниках так полны, — медленно спросил он, — почему вы не предприняли никаких действий?
Герцог выбрал пирожное с серебряного блюда, стоявшего перед ними.
— Я бы сказал, что они меня забавляют. Конечно, даже тебя, должно быть, позабавило ребячество их интриг. Попробуй одно из блюд с малиновым кремом; у моего повара особый талант в их приготовлении. Я мог бы сказать тебе, что проще оставить их нетронутыми и разбираться с их мелкими предательствами по мере того, как мои информаторы сообщают мне о них; если я сокрушу их здесь, завтра у меня будет всего лишь дюжина таких восстаний. Что-то вроде кожной сыпи, Вандиен. Царапины только распространяют ее.
— А ваша настоящая причина не иметь с ними дело? — Вандиен спокойно ел выпечку, заставляя свое лицо оставаться нейтральным, несмотря на медленный озноб, который распространялся по его руке.
— Они просто не настолько важны и не настолько могущественны. Если бы я выступил против них, их движение получило бы новых участников и импульс. Если я публично проигнорирую их, в то время как в частном порядке удостоверюсь, что все их заговоры ни к чему не приведут, я лишу их доверия. Кто присоединится к ним сейчас? Молодые отпрыски без денег и надежды на наследство, старики, чьи семьи не уделяют им достаточного внимания… никого, кого мне нужно бояться. — Герцог спокойно посмотрел на него. — Боюсь, я не стану орудием твоей мести, Вандиен. Видишь ли, для меня это ничего не значит.
— Понятно, — рука Вандиена скользнула к манжету, где он прятал сверток Противозлобника. Он нащупывал его, но отчаялся настолько, что решился посмотреть. Его там не было. Поиски брурджанки были более тщательными, чем он предполагал. Он взглянул на Халикиру; она слегка приподняла губы, что-то перекатывая короткими пальцами. Он отвел взгляд. Черт бы ее побрал. Он опустил руку с мечом на колени, прижал ее к теплу своего живота. Боль немного ослабла.
— Не расстраивайся так сильно, приятель. Через сто лет это ни для кого не будет иметь ни малейшего значения. Вот. Попробуй это вино к выпечке; я нахожу, что оно создает идеальный контраст. — герцог наливал из другой бутылки в новые бокалы.
Вандиен лениво наблюдал за ним. Он не мог придумать, что сказать существенного. День внезапно настиг его. Его отравленная рука болела, опустошая его, и каждый другой мускул в его теле протестовал против его предыдущих усилий. Даже сидя, он чувствовал боль в бедре. Горячая ванна, за которой последовал обильный ужин, никак не повысили его бдительности. Фальшивая энергия Противозлобника заставила его превзойти самого себя. Даже в голове у него помутилось. Ни малейшего значения через сто лет. Так сказал герцог. И, вероятно, это правда. Что останется от него через сто лет? Ни один ребенок не носил бы его имени. Его тело давно ушло бы в чернозем. Возможно, его меч; ему уже было больше ста лет. Где бы он мог быть? Висеть в темном углу Главной крепости герцога? Или, может быть, навален с кучей подержанного оружия на столе на каком-нибудь лаверанском рынке? И что бы тогда значила честь рапиры или его собственная? Что это когда-либо значило для него на самом деле? Он попытался вспомнить время, когда благородство давало ему