— Пока что он спит. И я загнал его обратно в себя. Бедный мальчик не мог понять, что я делаю, и боролся со мной. Сила, с которой я никогда раньше не сталкивался; к счастью, он необучен, и я знаю трюки, о которых он даже не подозревает. И все же… — Голос Деллина затих, когда его глаза встретились с глазами Ки. Глаза джоре, как у Козла, но более комфортно темные, более человеческие.
— Ты в замешательстве. Прости. Значит, Брин даже не сочел нужным убедиться, что ты поняла характер мальчика. Ты ведь не из здешних мест, не так ли?
— Мы… Я родом из земель к северу отсюда.
Деллин медленно кивнул.
— Значит, ты ничего не знаешь о джоре, не так ли? Полагаю, никогда даже не видела чистокровного, потому что они больше не появляются среди людей по своей воле, даже здесь.
— Почему?
— Люди убивают их, — он уставился на Ки таким взглядом, что она почувствовала себя неловко, почти виноватой. — Они всегда говорят, что не хотели. Но они все равно это делают. Люди чувствуют все так сильно, так интенсивно, и когда эти чувства становятся слишком сильными и рядом оказывается джоре, они просто выплескивают свою боль, или радость, или похоть в джоре.
— Это… это то, что я делала с Готерисом? — тихо спросила Ки.
Его глаза встретились с ее.
— Нам не суждено было испытать такой силы эмоций. Это убивает нас.
Ки внезапно осознала, что этот человек в своем человеческом обличье не признает себя человеком. Он отличался от нее так же, как брурджанец или т’черия. Когда он посмотрел на нее, она осознала всю глубину его чуждости. Сама привычность его человеческого облика внезапно показалась чудовищной маской из глины и бечевки, обманывающей неосторожных. Она почувствовала, что отстраняется от него.
— Да, — согласился он. — И Готерис для тебя такой же чужой, как и я, но бедное дитя еще даже не знает этого. О чем думал Брин, чтобы оставить его, позволить ему воспитываться человеческой матерью, я не знаю. Мальчик… — голос Деллина дрогнул. Его нечеловеческие глаза впились в Ки, ища ее понимания. — У мальчика нет чувства собственного “я”. У него нет личной идентичности, нет представления о том, где заканчивается он и начинаются другие. Он вырос в постоянном потоке эмоций. Нет такого места, к которому я мог бы прикоснуться, которое уже не было бы покрыто шрамами, как кусок стекла, истертый песком до тех пор, пока он не станет непрозрачным. — Голос Деллина стал напряженным. — Он больше не верит в то, что, по его ощущениям, чувствуют другие. Вы, люди, так часто ведете себя каким-то образом, когда чувствуете по-другому. Он пытался копировать это и только причинял себе больше боли. Иногда он игнорирует чувства других и поэтому реагирует неправильно. И оскорбительно. — Глаза Деллина впились в Ки, как будто видели все, что она помнила. — Но чаще всего он становится тем, с кем оказывается рядом, приветствуя гнев гневом, недоверие недоверием…
У Ки внезапно возник образ цветов, вытекающих из банок с краской, их края сливаются, желтый встречается с синим и становится зеленым, а затем в него просачивается красный и фиолетовый, пока все не становится мутным и не остается истинного цвета. Козел. Его переменчивые настроения, его внезапно странное поведение, когда он пытался стать приемлемым, перенимая любое поведение и индивидуальность, которые казались успешными. Хотел нравиться самому себе, но даже не был уверен, кем или чем был этот “я”.
— Разве Брин не знал? — беспомощно спросила она.
Деллин медленно покачал головой.
— Я больше джоре, чем он, хотя мы и братья. Человеческая кровь текла в его жилах увереннее. Он не чувствовал дискомфорта со своей человеческой парой. Когда мальчик был маленьким, я чувствовал, что он будет сильно ближе к джоре. Тогда я попросил Готериса, но мне отказали. — Деллин зажмурился, снова открыл глаза. — Я полагаю, что это была мать больше, чем мой брат. Даже тогда она жестоко обращалась с ребенком, любила его без меры, не давая ему возможности проявить свои собственные чувства. Я не мог спокойно смотреть на это, и это вызвало множество ссор между мной и Брином. В конце концов, он выгнал меня из своего дома. И я позволил своему собственному гневу склонить меня к жестокому поступку; я оставил там Готериса. — Его голос внезапно стал более глубоким. — Это такая же моя вина, как и их.
Ки осторожно поднялась и обнаружила, что твердо стоит на ногах. По внутренней стороне щеки все еще текла кровь, но это казалось пустяковой раной в свете того, что сказал ей Деллин. Она подошла и встала над Козлом. На лице мальчика не было морщин, глаза закрыты. Она наклонилась ближе, чтобы увидеть, как поднимается и опускается его грудь. Он казался таким безжизненным, что она протянула руку, чтобы прикоснуться к нему.
— Не надо! — предупредил Деллин. — Я подавил твои эмоции ради тебя и загнал его обратно в себя. Но вы слишком долго были вместе, а прикосновение укрепляет любую связь. Ты убьешь его.
Ки отстранилась. Мгновение она сидела неподвижно, удивляясь, почему ее собственные мысли кажутся ей такими медленными.
— Подавил мои эмоции? — спросила она вслух. Она шарила внутри себя, ища хоть какую-то разницу. Вандиен был мертв. Это было печально, ужасно печально. Она знала, что это трагично, но не могла этого почувствовать. Сейчас она испытывала интеллектуальную скорбь, острое описание своей боли, которая почему-то не ранила ее. Она была очень спокойна, обдумывая это.
— Возможно, лучше сказать “приглушил”. Это то, что мы, джоре, можем сделать для людей. Своего рода исцеление для тех, чьи эмоции угрожают захлестнуть их. Иногда чувства человека настолько сильны, что он слишком далеко уходит от самого себя и не может снова найти выход. Тогда мы, джоре, можем войти в него, можем заглушить его боль и вывести его наружу или стереть воспоминания, с которыми слишком больно жить. Это исцеление джоре. Наверняка ты слышала об этом?
Ки покачала головой. Она подняла глаза на Деллина.
— Что ты теперь будешь делать?
— Отвезу мальчика со мной в Виллену. Начну обучение, которое должно было начаться, когда