— И ты мог подумать, что я способен на убийство?
— Да какая разница, что я думал? — пробурчал Ло Чжоу.
Лао Гуан никак не мог осмыслить внезапную перемену. Он только что считал себя виноватым. Его ученик убил трёх учеников Цзинсуна. А оказывается, смерть всех трех учеников и его собственного — была делом рук Цзинсуна? Эта мысль подобна змее, обвившейся вокруг его сердца, медленно сжимающей и отравляющей его разум. Ярость, стыд, и горькое разочарование смешались в отвратительную смесь, грозя свести его с ума. Собрав остатки самообладания, Лао Гуан поднялся. Движения его были медленны и мучительны, как будто что-то с силой давило на его плечи. Он должен был отомстить. Не только за своих учеников, но и за свою поруганную честь. Цзинсун заплатит за свою подлость. Но тут он почувствовал, что едва держится на ногах.
Ван Шанси взял командование в свои руки.
— Уже вторая стража. Час Свиньи[1]. Пошли к Сюй Хэйцзи. Расскажем ему всё, и пусть решает. Бо, ты остаёшься за старшего, отведи Лао домой и возвращайся.
Дорога в резиденцию директора не заняла много времени. Ван Шанси возглавлял шествие, за ним шли постоянно переругивавшиеся Цзянь Цзун и Ло Чжоу, который, однако, встретив своего подручного, не забыл приказать стражникам окружить резиденцию Линя Цзинсуна, а замыкали шествие Цзиньчан с Бяньфу.
Директора, немало удивленного поздним визитом, они застали за бумагами в кабинете.
— Мы подозреваем, что убийца — твой дружок Линь Цзинсун, декан словесников. — сообщил ему Ван Шанси.
Сюй Хэйцзи оторопел и замер столбом. Что? Убийца — его друг Линь Цзинсун? Его собственный друг чуть не подставил его и всю академию? Он совершил четыре убийства? Но как?
Цзиньчан рассказал о сути своих подозрений.
Директор оперся на стол, чувствуя, как подкашиваются ноги. Линь Цзинсун, с его тихим нравом и любовью к каллиграфии, убийца? Это казалось абсурдом, кошмарным сном, от которого хотелось немедленно проснуться. В голове роились мысли, обрывки воспоминаний о совместных годах, о беседах за чашкой чая, о взаимной поддержке в трудные времена. Неужели все это было ложью? Маской, скрывающей чудовище?
Вопросы обрушивались на него один за другим, требуя ответа, который он не мог найти. Четыре жизни оборваны, четыре семьи оплакивают утрату. И если Линь Цзинсун действительно виновен, то как он мог так долго скрываться? Неужели он сам, Сюй Хэйцзи, настолько ослеп, что не видел очевидного? Или же Линь Цзинсун был гением манипуляции, способным обмануть даже самого проницательного наблюдателя?
Директор закрыл глаза, пытаясь унять дрожь. Он должен сохранять спокойствие, ради академии, ради памяти тех, кто пал жертвой этого кошмара. Он должен разобраться в этой чудовищной ситуации, найти истину, какой бы горькой она ни была.
Но как это сделать, когда мир вокруг рушится, а самый близкий друг оказывается предателем?
— Но зачем ему это?
Цзиньчан снова предложил навестить Линь Цзинсуна.
— Об этом лучше спросить у него самого. Господин Ван, не упустите его. Бяньфу, будь начеку. Ло, не допустите, чтобы он сбежал.
— Мои люди уже там. Ему не уйти.
Когда директор академии и деканы подошли к двери Цзинсуна, в окнах ещё горел свет. И услышав шум за окном, Цзинсун понял, что это конец. Он, убийца, раскрыт. Сердце бешено колотилось в груди, отбивая похоронный марш его надеждам. Несколько лет он выдавал себя за скромного ученого, укрывшись в стенах престижной академии? Но прошлое настигло его, словно тень, тянущаяся сквозь время и пространство.
Он взглянул на меч, лежащий на столе. Клинок, отполированный до зеркального блеска, был его верным спутником. Теперь этот меч должен был стать орудием его последней защиты. Линь Цзинсун медленно поднялся, ощущая, как усталость сковывает его движения. В голове промелькнули воспоминания о тех, кого он лишил жизни. Лица, имена, обстоятельства — все смешалось в один темный водоворот. Он не испытывал раскаяния, лишь сожаление о том, что не смог довести задуманное до конца.
Дверь распахнулась с треском, впуская в комнату директора и деканов. Их лица были исполнены гнева и презрения. Цзинсун встретил их взгляд холодной усмешкой, прижимая к груди короткий меч.
Цзиньчан не знал, стоит ли дать убийце уйти, но Бяньфу не раздумывал ни минуты. Его клинок сверкнул, ударил по рукояти меча убийцы, и тот со звоном отлетел в сторону. Убийца, казалось, опешил от неожиданности. Бяньфу не собирался давать ему времени на размышления. Он обрушил на него град ударов, тесня к краю шкафа. Убийца отбивался отчаянно, но было видно, что он теряет силы. Его движения становились все более хаотичными, а защита — слабее. Наконец Бяньфу приставил меч к шее Линя Цзинсуна.
Цзиньчан наблюдал за боем с противоречивыми чувствами. С одной стороны, он должен был быть благодарен Бяньфу за быстроту и ловкость. И ему хотелось понять мотивы убийцы, узнать, насколько он был прав. С другой — он боялся, что во время допросов может всплыть слишком многое.
Неожиданно вперёд протиснулся Цзянь Цзун и, схватив Цзинсуна за левое запястье, отвернул полу рукава и молча несколько минут озирал искалеченную руку Линя.
— Так это всё-таки ты? Ты убийца? — теперь, когда сомнений в правоте мальчишки Цзиньчана не оставалось, потрясение Цзяня проступило злостью. — Что ты за тварь?
Цзинсун попытался вырваться, но хватка Цзянь Цзуна была мертвой. Он лишь презрительно скривился, глядя на обезображенную руку.
— Зачем ты убил троих студентов? Что сделали тебе Лю Лэвэнь и Сюань Янцин? Зачем ты убил своего ученика Исиня Ченя?
Но убийца-декан молчал, только ухмыляясь. Его лицо, обычно добродушное и располагающее, исказилось в зловещей гримасе. Свет факелов играл на его морщинах, превращая их в глубокие борозды, словно высеченные самой смертью.
Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня и тяжелым дыханием стражников, оцепивших внутренний двор Академии. Они стояли, словно каменные изваяния, взирающие на разворачивающуюся драму. Никто не осмеливался прервать это жуткое молчание.
Вопрос повис в воздухе, словно проклятие. Три невинные жизни, оборванные рукой, которая должна была их направлять и оберегать. За что? Что могло толкнуть ученого мужа, столпа знаний и добродетели, на такое чудовищное преступление?
Декан продолжал молчать, его глаза, обычно полные мудрости и сострадания, сейчас горели холодным, нечеловеческим огнем. Ухмылка на его лице становилась всё шире, словно он наслаждался ужасом и смятением, царящими вокруг. Он был загадкой, чудовищем в человеческом обличии, чьи мотивы были погребены глубоко в пучине