А знаете ли вы, почему сокол-пустельга в незавидном таком положении оказался? Не знаете?
Тогда слушайте сказку!
Давно это было. Так давно, что и сказать невозможно, когда именно всё это произошло. Но была в те давние времена у всех птиц своя птичья держава. И правил ей птичий царь, Орёл-Беркут. Все остальные орлы, орланы да подорлики в царскую свиту входили, ну, а остальным хищным птицам выделил царь Беркут особые охотничьи угодья и строго-настрого приказал им, чтобы на своей лишь территории охотиться могли, а на чужую даже не заглядывались.
Соколам, к примеру, отдал Беркут небо и всех птиц в небе летающих. Коршунам – луга да поля, и тех птиц, что там временно или постоянно обитать изволят. Луню и скопе выделил царь для охоты все водоёмы вместе с тростниками прибрежными, ястребам да совам – лес, причём, так между ними лесные угодья поделил, что ястребы обязаны были только днём там охотиться, а совы лишь ночью могли по лесу летать и таким образом ястребам не мешали.
Поблагодарили хищные птицы Беркута за мудрое его решение и по своим территориям разлетелись. И все довольные остались, и никаких стычек и раздоров между хищными птицами не возникало.
А жил в те далёкие времена старый Сокол, и было у него три сына: сокол Сапсан, сын старший, сокол Кречет, средний сын, и, наконец, самый младший из братьев соколов, которого и отец, и братья старшие прозвали «пустельгой». За то, что был он весьма легкомысленным и непослушным. Пустым, одним словом…
Старый Сокол на охоту уже не вылетал, сыновья вместо его охотились: себе пропитание добывали, отца-старика голодным никогда не оставляли. Всё небо им одним принадлежало… но твёрдо знали братья-соколы, где можно охотиться, а где нельзя ни в коем случае! Ни разу не позарились они на чужие охотничьи угодья, даже младший Пустельга, на что уже легкомысленным был, но и он закон царский свято чтил.
Но случилось как-то, что очень уж мало птиц в небо подниматься стало: кто на гнёздах сидит, кто на воде или земле кормится. Голодают братья-соколы, и отец их старый тоже голодным остаётся. Каждый день вылетают соколы на охоту, с самого раннего утра и до позднего вечера крыльями небо чертят, но всё зря – нету добычи!
И вот возвращаются как-то братья с очередной охоты… опять ничегошеньки не добыли! Над лесом пролетают, а там на деревьях тетерева да рябчики сидят. Разгорелись глаза у Пустельги, говорит он братьям:
– Давай хоть одного тетерева добудем! Никто и не увидит!
– И не думай даже! – отвечают старшие братья. – Не наша это территория, не нам на ней и охотиться!
Вздохнул печально младший брат, но спорить не стал, послушал братьев старших. Дальше они полетели. Летят, а внизу озеро огромное, а на нём столько уток плавает.
Смотрит Пустельга на уток, глаз отвести не может.
– Давай хоть одну утку поймаем! – прост он братьев. – Отца-старика порадуем, сами вдоволь наедимся! Никто и не увидит, что на одну утку меньше стало!
Вновь не согласились старшие братья.
– Нельзя закон нарушать! Как потом мы соседям в глаза смотреть будем! Лучше уж голодными остаться!
Летят соколы дальше… вот уже и утёс родимый неподалёку, поле одно перелететь осталось. А на поле том, как назло, и куропатки прохаживаются, и перепела бегают… и так их много там – не сосчитать даже…
Не выдержал Пустельга искушения, тайком от братьев ринулся вниз, ухватил куропатку.
– Вот! – показывает братьям добычу. – Сегодня не будем голодать!
– Что ты наделал, Пустельга! – хором вскричали братья. – Как посмел ты хватать то, что нам не принадлежит?!
– Но их же там много было! – попытался оправдаться Пустельга. – А я всего одну куропатку и добыл. Зато сегодня попируем на славу!
– Не желаем мы есть ворованное! – возмутились старшие братья и прочь от Пустельги полетели.
Вздохнул Пустельга и поскорее домой: отца-старика порадовать, добычей своей перед ним похвастаться.
Но не обрадовался старый Сокол. Наоборот, ужаснулся, как только увидел, что сын младший принёс.
– Как смел ты нарушить закон?! – закричал он на Пустельгу. – Опозорил ты этим и себя, и меня, и весь наш род соколиный! Прочь от меня лети и на глаза даже не попадайся!
– Но я же как лучше хотел! – стал оправдываться Пустельга. – Чтобы ты голодным не остался, чтобы братьев накормить! А коршуны… да они и не заметили, что я на их территории поохотился…
Но зря Пустельга на это понадеялся. Всё коршуны видели, высоко в небе паря, не зря же они одними из самых зорких птиц считаются. Полетели коршуны с жалобой на Пустельгу к самому царю Беркуту.
Разгневался Беркут очень, приказал позвать во дворец нарушителя. А Пустельга и сам не рад, что закон нарушил, но делать нечего – надо к царю лететь, за позорный поступок свой ответ держать.
– За то, что ты нарушил закон, – сказал Беркут, – я лишаю тебя права в небе охотиться!
– Где же мне тогда охотиться? – вскричал испуганно Пустельга. – Все остальные территории заняты!
– Заняты! – согласился Беркут. – Так что остаётся тебе только упросить, чтобы кто-нибудь на своей территории тебе охотиться разрешил. А в небе ты больше охотиться не будешь – такой тебе мой приговор!
И сколько не упрашивали царя и сам Пустельга, и братья его старшие, и даже старый Сокол – ничего не помогло. Не стал отменять Беркут сурового своего приговора.
Полетел тогда Пустельга в лес, к ястребам.
– Позвольте мне в лесу вашим охотиться! – просит он их. – Лес большой, добычи в нём и вам, и мне хватит…
Переглянулись ястребы, головами отрицательно покачали.
– Не такой уж и большой наш лес, – отвечают. – И добычи в нём не так и много. Нам и самим не всегда хватает, а тут ещё с совами делиться приходится. Лети ты лучше к воде, пускай тебя скопы да луни привечают!
Вздохнул Пустельга горько, полетел к ближайшему озеру. Разыскал там скопу да луня, стал их упрашивать:
– Пустите меня на свою территорию, позвольте рядом с вами охотиться! В воде рыбы навалом, в тростниках утки водятся. Да разве не хватит и вам, и мне добычи?
– Не хватит! – отвечают ему скопа да лунь. – На нашу добычу и так охотников много! Рыбу выдры ловят, в тростниках на уток лисы охотятся. Лети ты лучше в поле, к коршунам, прощение у них попроси. Может, позволят они тебе на их территории охотиться…
Вновь вздохнул Пустельга, но делать нечего. Пришлось ему