Особо переживать за Сёмку в деревне было некому, друзья-алкаши ежели и расстроились, так это скорее из-за потери такой удобной штаб-квартиры. Но когда и неделю спустя Сёмка Пупок так и не объявился, встревоженное колхозное начальство сообщило в милицию о факте исчезновения гражданина Пупкина Семёна.
Приезжала пару раз милиция, вела задушевные разговоры с людьми, последними общавшимися с пропавшим, выяснить так ничего и не выяснили… потом дело это как-то само собой заглохло.
А следующей весной Сёмка Пупок вдруг объявился собственной персоной, так же неожиданно как исчез. И не один объявился! Вместе с ним в деревне объявилась та самая ведьма, хоть тогда, в первый момент её появления в деревне, об этом никто ещё даже не подозревал.
Но то, что дело тут нечисто, люди поняли сразу.
Бросалась в глаза прямо-таки удивительная перемена, произошедшая за эти неполные полгода с Сёмкой Пупком. И дело даже не в том, что он совершенно пить перестал – может, закодировался человек? – просто изменилось само поведение Пупка, да так, что трудно понять даже было: он это или какой-то совершенно другой человек.
В чём конкретно так изменилось поведение Семёна, этого Олегов собеседник уточнять не стал, упомянув только, что стал Пупок вроде как не от мира сего, заторможенным каким-то, что ли. В наше время сказали б, что может человек на иглу сел, но в те далёкие времена о наркоманах в деревне ещё и слыхом не слыхивали, да и не похож был Семён на наркомана. Просто заторможенным каким-то сделался… и ничего кроме…
Впрочем, сам-то Олег хорошо представлял это заторможенное состояние неизвестного ему Семёна Пупка – у него перед глазами всё ещё стоял жуткий образ Виталика там, на кладбище, казалось, образ этот никогда не изгладится из памяти.
Что же касается самой ведьмы, то выглядела она намного свежее и моложе помятого своего кавалера: симпатичная девушка лет этак восемнадцати-девятнадцати, и все удивлялись, что же такого привлекательного нашла эта девчушка в пожилом опустившемся забулдоне. Но, как бы там ни было, на удивление всей деревне, поселилась она в Сёмкиной хибарке и стали они в ней вдвоём жить да поживать… и прямо-таки идеальной парой со стороны смотрелись!
Правда, порядка в избе и возле избы у Семёна и теперь мало прибавилось. Огород по-прежнему исправно бурьяном да крапивой зарастал, но работал по возвращению Семён в колхозе старательно, без уважительных причин никогда не прогуливал, бывших своих собутыльников просто-напросто стороной обходил. И молчал. За день целый, бывало, словца не вытянешь из него, а ведь раньше первым болтуном и балагуром в деревне считался, часами мог нести всякую околесицу по делу и без дела. А рабочий день заканчивается – Семён тотчас же домой поспешает, к молодой своей жене, а может и не жена она ему, а так, сожительница, кто их там разберёт…
Прибежит домой, дверь тотчас же на крючок… стучи ни стучи – ни за что не откроют. И чем они там целые вечера занимались – одному чёрту известно. Ведь даже света почти никогда по вечерам не зажигали, в полной темноте всегда сидели… ну, летом ещё куда ни шло, но ведь и осень пришла, а всё равно ничегошеньки не изменилось – как смотрела Сёмкина изба по вечерам на улицу тёмными своими окнами, так и продолжала смотреть.
А ещё более странным было то, что, хоть и перестал Сёмка дровишки у соседей воровать, собственных запасов на зиму он так и не сделал, а печку за всю зиму так, кажется, ни разу и не протопил даже… так всю зиму в нетопленой избе и прожили. Хоть, кто их там знает – может у них калориферы какие были или ещё чего…
Всё это вместе взятое страшно удивляло сельчан и, конечно же, давало им благодатную почву для всяческих пересудов. Удивляло, кстати, людей в деревне ещё и то, что жена или, скорее, сожительница Сёмки Пупка из избы почти не выходила, а когда появлялась всё же изредка, садясь на лавочку под окном и ожидая Сёмку с работы, то всегда закутана была с ног, как говорится, по самую макушку во всё чёрное. Вместе с ней из избы всегда выходил и кот, запрыгивал на лавочку рядом с хозяйкой… и так вдвоём сидели они молча и совершенно неподвижно, иногда всего несколько минут, иногда больше часа, до тех самых пор, пока калитка со скрипом не отворялась и в ней не появлялась нескладная сгорбленная фигура Сёмки Пупка. Он шёл неспешно и как-то совершенно механически – он теперь постоянно так ходил – подойдя к лавочке Сёмка всегда останавливался возле сидящих и стоял возле них, тоже совершенно неподвижно, до тех самых пор, пока жена (или сожительница) не вставала с лавочки и не шла в избу. Сёмка тотчас же послушно следовал за ней, последним в избу всегда входил кот, двери тут же запирались на крючок и… всё! Любопытствующим соседям можно было смело расходиться по своим личным делам и избам – ничего интересного во дворе Сёмки Пупка в этот день больше не предвиделось.
Однажды бывший Сёмкин дружок, Ванька Корелин – местная кличка, Корявый – по старой памяти забрёл на Пупков двор и произошло это как раз в тот момент, когда самого Семёна дома ещё не было, а его странная жена сидела на лавочки в ожидании супруга. Корявый был в подпито-игривом настроении, посему, ни секунды не медля, он тотчас же подсел на лавочку и даже вознамерился на правах старого друга семьи слегка приобнять свою соседку за стройную талию…
Мгновение спустя Ванька Корявый уже со всех ног мчался по вечерней, раскисшей от луж улице (дело весной происходило). Его истошные вопли слышны были, наверное, во всех концах деревни, а прямо на голове у Ваньки восседал чёрный кот и немилосердно драл всеми своими когтями перепуганную и враз протрезвевшую Ванькину физиономию. Потом, на глазах у многих изумлённых сельчан, кот этот с Ванькиной башки просто исчез – вот прямо как в воздухе растворился – а Ванька бежал ещё некоторое время уже без кота, не переставая при этом орать во всё