Но от одной только мысли, что сейчас этот человек примется стаскивать с себя одежду, потом, откинув в сторону покрывало, уставиться на её обнажённое тело… от одной только мысли об этом Саньке становилось дурно. А о том, что должно произойти после, она и вообще старалась не думать, гнала прочь от себя подобные мысли. И в то же время, хорошо понимала, что выбора у неё нет и через всё это, увы, придётся пройти. Через отвращение, унижение, возможно даже боль…
И Санька решила покориться неизбежному. А потом умереть. Как можно скорее и по возможности безболезненно. Яду у кого-нибудь попросить быстродействующего? А ежели не дадут яду, тогда…
Тогда – в петлю! Или кинжалом по горлу…
Но Болотников явно не собирался торопить события (удовольствие максимально растягивал или ещё по какой причине?). Правда, подойдя вплотную к постели, он опустился на скамью, на которой чуть ранее сидела Матрёна (Санька тотчас же отпрянула к самой стенке, крепко зажмурилась, да ещё и испуганно съёжилась под покрывалом), но этим пока дело и ограничилось. А потом…
– Ну, здравствуй, Санька! – произнёс вдруг Болотников. Потом помолчал немного и добавил: – Долго же мне пришлось тебя разыскивать! Без малого тридцать лет…
Это прозвучало настолько странно и даже невероятно в устах знаменитого полководца, что Санька не поверила своим ушам. А может… может, она просто ослышалась?
– Ты всё ещё не узнаёшь меня? – не проговорил даже, прошептал Болотников.
Догадка, настолько невероятная, что никак не могла быть правдой, слепящей молнией озарила на мгновение мозг Саньки.
– Иван?!
Словно со стороны услышала Санька собственный свой голос, чужой и совершенно даже ей незнакомый. И странное какое-то оцепенение, охватившее вдруг всю её без остатка… и удивительное ощущение полуяви-полусна…
Так не бывает, так просто не должно быть!
Впрочем, то, что очутилась она внезапно во времени на четыреста с лишним лет отстоящем от собственного рождения, ведь этого тоже из разряда событий невероятных…
И всё же такое смогло произойти!
– Это… это ты, Иван?
Болотников ничего не ответил, а Санька наконец-таки осмелилась открыть глаза и взглянуть на Болотникова. И жадно принялась искать такие знакомые черты на этом суровом огрубевшем лице. Искала и не находила…
– Трудно меня узнать, правда? – словно прочитав потаенные мысли Саньки, Болотников усмехнулся невесело. Потом помолчал немного и добавил: – А ведь я искал тебя тогда. Долго искал…
– Я тоже искала! – не проговорила даже, прошептала Санька. – Я думала, что ты… что ты где-то неподалёку от меня очутился…
– Так и случилось, – вздохнул Болотников. – Совсем неподалёку! Правда, с разницей в тридцать лет…
И вскочив, он вдруг с такой силой ударил ногой по скамье, на которой только что сидел, что та разлетелся вдребезги.
– Проклятая штуковина!
И добавил, искоса взглянув на враз побледневшую Саньку и виновато при этом улыбаясь:
– Напугал тебя, извини!
Санька ничего не ответила, да и что было отвечать. Она наконец-таки отыскала Ивана, но разве это был Иван?! Разве такой представляла она свою с ним встречу?!
Пусто было на душе, пусто и тоскливо. И надежды вернуться в привычный свой мир уже не оставалось, ни малейшего даже проблеска надежды.
Поглощённая в тягостные раздумья, Санька не сразу обратила внимание на то, что Иван, усевшись осторожно на самый краешек постели, что-то ей говорит, точнее, рассказывает о чём-то. Невольно прислушалась…
– …а потом в монастырь меня занесло, – вполголоса говорил Иван. – Тут неподалёку, возле Каширы. Монахи меня приютили, накормили, предлагали в обители навсегда остаться, только я всё ещё тебя отыскать надеялся. И тогда один монах, молодой, ненамного за меня старше, посоветовал одежку сменить: выдал кафтан, портки, сапоги юфтевые, а мою одежку в сундук запрятал. Пускай – говорит – полежит пока одеяние твоё диковинное. А в то время возьми да и заверни в монастырь князь Андрей Телятевский со свитой…
– Андрей?! – вздрогнув как от озноба, прошептала Санька.
– Князь Андрей Телятевский по прозвищу Хрипун. Монах тот меня ему и представил, как сироту-недоросля из дворянского рода Болотниковых. Есть, оказывается, в этих местах такой обедневший род, так монах мне фамилию немножечко удлинил, а имя и отчество прежними оставил. А князю я чем-то приглянулся и предложил он мне в боевые холопы к нему податься…
– В холопы? – вновь прошептала Санька, думая о своём.
– В боевые холопы, – поправил её Иван. – Это что-то вроде дружины княжеской. А потом…
– Потом к казакам на Дон… – тихим безжизненным голосом продолжила Санька, – татарский плен, турецкая галера. Венецианцы освободили, мог в Европе остаться, да потянуло на родину…
– Постой, откуда ты… – вскочив, Иван с изумлением уставился на Саньку. – Впрочем, чему я удивляюсь, – проговорил он, вздохнув, – ты и должна всё это знать!
И добавил глухо и почти невнятно, глядя куда-то себе под ноги:
– Ты ведь и то, как и когда мне умереть предстоит, знать должна…
Санька ничего не ответила. Врать не хотелось, сказать же правду…
О поражении, вынужденной сдаче в плен, подлом вероломстве Шуйского…
О том, как ослепили, как в прорубь затем тайно спихнули…
Ивана?! Её Ивана?!
– И правильно, и не говори ничего!
– Ваня! Ванечка!
Вскинувшись в постели, Санька схватила Болотникова за обе руки сразу и уткнулась мокрым от слёз лицом в его широкие твёрдые ладони. Покрывало при этом сползло почти до пояса, обнажив грудь, но Санька, казалось, этого даже не заметила.
И она уже не боялась Болотникова, ведь это был Иван, Ваня, Ванечка! Иван, который так любил её когда-то, и которого так любила она сама!
Как брата, которого у неё никогда не было…
– Санечка! Девочка моя единственная!
Опустившись на колени, Иван чуть наклонил голову и осторожно дотронулся губами до взъерошенной Санькиной макушки. Его борода при этом щекотала ей шею, но это было нисколечко не противно и не отталкивающе. Немножечко непривычно и только…
– Девочка моя! – шептал Иван, всё продолжая и продолжая целовать спутанные пряди Санькиных волос. – Я ведь уже всяческую надежду потерял тебя отыскать! Да и понимал, что не один я старею, что и тебе этот крест нести приходится! И потому я даже бояться стал возможной с тобой встречи, ибо хотел, чтобы ты осталась в сердце моём именно такой: вечно юной и ослепительно прекрасной! И услышал Господь молитвы мои…
В это время с треском распахнулась входная дверь и Санька, мгновенно вскинув голову, увидела троих вооружённых людей, один за другим вбежавших в комнату. У неё тотчас же испуганно ёкнуло сердце, но все трое почтительно остановились у самого входа.
– Воевода!
– Ну, что ещё?! – вскакивая на ноги и хмурясь,