В это время из тумана выехало ещё несколько всадников, а впереди тот самый предводитель, который сначала избивал Феофана плетью, а потом велел повесить его убийцу.
И вот теперь выяснилось, что это и есть Истома Пашков, один из тех дворянских сынков, в решающий момент изменивших Болотникову и предательски переметнувшихся на сторону Шуйского!
– А, это ты, дочь купеческая! – насмешливо приветствовал он Саньку, как старую знакомую. – Далеко же ты забрести успела!
Голос Истомы звучал, хоть и насмешливо, но совершенно беззлобно… впрочем, это ни о чём не говорило. Таким же беззлобным (а по существу, безразличным) голосом он мгновение спустя может отправить её на костёр, в петлю или прямо под топор палача, отправить и тут же забыть о подобной пустяковине…
А Истома теперь смотрел на Андрея, и тот тоже смотрел на Истому… и продолжалось это довольно-таки продолжительное время…
– Говорит, соседями вы были, – несколько нерешительно доложил Истоме бородач. – Мол, деревеньки рядом… ну, и всё такое прочее…
– Так и есть, – проговорил, наконец, Истома, соскакивая с лошади. – Были соседями, потом воевали вместе. Из-под Кром до самой Москвы разом шли, царевича Дмитрия сопровождая…
И добавил, обращаясь уже лично к бородачу:
– То, что бдительность проявил, Пахом, за это хвалю! А теперь езжайте, себе, дальше, а я догоню вас вскорости…
– Так ведь… – нерешительно начал бородач по имени Пахом, – девица эта ведь…
– А что девица?! – с прежней насмешливостью перебил его Истома. – Для молодца красна девица – первейшее дело! А что в портках она, так баба и в портках всё равно бабой остаётся, разве не так?! А портки… их и стянуть недолго…
Всадники дружно загоготали и, поворотив коней, принялись исчезать в тумане. А Истома, оставшись один, всё продолжал внимательно смотреть на Андрея… а Санька, между тем, внимательно смотрела на самого Истому.
Это был враг, подлый предатель правого дела и за это лишь Санька должна была относиться к нему с презрением и ненавистью. Но ни того, ни другого не было в душе Саньки… и вообще, не было сейчас в её душе ничего, кроме пустоты и отчаянья…
– Ну, здравствуй, Андрей! – проговорил между тем Истома, подходя к молодому воину почти вплотную. – Не думал, что вновь свидеться нам придётся… тем более, так…
– И я не думал, Филип, – глухо и даже с какой-то внутренней болью отозвался Андрей. – Иначе хотелось бы мне с тобой свидеться, совсем иначе…
– В бою, один на один! – закончил фразу Истома, которого Андрей почему-то назвал Филипом. – Так ведь и теперь у тебя вон сабелька на боку! А я один, как видишь… воинов своих специально прочь отослал! Что мешает?!
– Нет! – закричала Санька, завидев, как рука Андрея невольно метнулось к сабельной рукояти. – Не надо! У тебя кровь из раны не остановилась ещё!
Повязка на голове Андрея и в самом деле почти полностью окрасилась уже в алый цвет, а белого там, считай, и не осталось. Но, тем не менее, Андрей выхватил саблю из ножен и мягко, но настойчиво отстранил от себя Саньку. Заметив это, Истома тоже обнажил свой клинок.
На нём были шлем и кольчуга, но, тем не менее, нападать первым он явно не торопился. Пока, во всяком случае. Просто стоял и смотрел на Андрея… и странным был пристальный его взгляд. Ни гнева, ни ненависти не было в нём, разве что немного сожаление. И очень много какой-то внутренней боли…
– А ведь мы с тобой, Андрюха, закадычными друзьями были, – опуская саблю, проговорил Истома. – Побратимами даже… а потом ты взял и предал меня!
– Это не я, это ты предал! – крикнул Андрей, и голос его задрожал от гнева. – Дело наше общее предал, Дмитрия царя… Болотникова, главного воеводу его…
– Да нет никакого Дмитрия царя! – ответно выкрикнул Истома. – Служили мы царю Дмитрию, оба служили, а потом убили царя… вот уже год с лишним с той поры миновал! Ты тогда не был в Москве, а я был! И сам видел мёртвое его тело: и как землёй обезображенный труп забрасывали, и как вновь из могилы вытаскивали, дабы сжечь и пушку зарядить пеплом тем – всё на моих глазах происходило! И если шёл я с Болотниковым, то не потому, что в царя Дмитрия воскресшего верил! Ненавистен мне был царь Василий, с крыльца боярами подло выкрикнутый – вот и хотелось скинуть его!
– Что же ты переметнулся к царю этому ненавистному? – спросил Андрей, тоже опуская саблю. – И теперь верой и правдой служишь, чин дворянского головы получил!
И добавил насмешливо:
– Небось, жалеешь, что промедлил чуток, и братья Ляпуновы с Самбуловым в предательстве тебя опередили? Вон Прокофия Шуйский думным боярином сделал… а тебе, как Иуду Искариоту, швырнули твой полковничий чин, на, мол, подавись!
Санька с замиранием сердце ожидала, что после таких оскорбительных слов этот Истома конечно же бросится на Андрея, но тот даже не шелохнулся. А когда заговорил, в голосе его чуткое ухо Саньки уловило не гнев, не обиду… одно лишь сожаление.
– Дурак ты, Андрюха, ежели и в самом деле так обо мне мыслишь! Ведь ты как никто другой знать меня должен, и то, что плевать мне всегда было на чины и звания! Я просто Москву пожалел, жителей её…
– Пожалел он… – начал, было, Андрей, но Истома тут же его перебил.
– Ты вспомни, как мы с тобой на Москву шли, и на реке Лопасни князя Кольцова-Мосальского вдребезги разбили! – возвысил он голос. – Я потом, когда Серпухов заняли, строжайше запретил воинам жителей разорять… и что Болотников с Коломной сотворил, когда приступом её взяли?! Хуже татарвы люди его в городе тогда лютовали! Вот и задумался я: а ежели рати эти разбойничьи в стольный град ворвутся?! Вспомни письма подмётные, черни московской предназначенные, с воззваниями к убийствам и разграблениям всеобщим!
Он замолчал, и Андрей тоже молчал, не спуская с Истомы ненавидящего взгляда.
– Не хочу я с тобой сабли скрещивать, ибо ты для меня, хоть бывший, но побратим! – вновь заговорил Истома. – Тем более, раненый ты… да и кольчуги на тебе нет. Так что давай, уходи! Отпускаю я тебя…
– И, правда, пойдём! – обрадовано зашептала Санька, хватая Андрея за левую руку (в правой у него была сабля). – Пошли, пока он не передумал!
– А девку свою мне оставь! – добавил вдруг Истома, внимательно глядя на Саньку. – Ай, хороша девка, как