Но страннее всего было то, что эти воспоминания не казались чуждыми. Они вливались в его сознание, как река вливается в море, становясь его частью, дополняя, завершая картину, которая всегда была неполной.
С растущим ужасом и одновременно — странным принятием, Крид начал понимать истину, скрывавшуюся от него тысячелетиями. Абаддон никогда не был отдельным существом, демоном или даже искажённым отражением. Он был другой стороной самого Виктора, той частью его сущности, которую он отверг, подавил, изгнал из своего сознания в момент первого контакта с Копьём Судьбы.
Слова дона Себастьяна о том, что они две стороны одной медали, обретали новый, буквальный смысл. Не метафора, но факт. Не философское размышление, но суровая реальность.
Виктор положил «Книгу Теней» на столик и поднял взгляд на большое настенное зеркало, чудом избежавшее разрушения. В нём он увидел своё полное отражение, но глаза горели тем же шартрезовым светом, что и в осколке.
А затем, спустя миг иллюзорного затишья, отражение улыбнулось — жестокой, торжествующей улыбкой, которую сам Крид точно не выражал. Медленно, словно наслаждаясь моментом, двойник поднял руки к своему лицу. В них возникла маска, вырезанная из полированной кости, с узкими прорезями для глаз — та самая, что носил Абаддон.
Отражение надело маску, и прорези для глаз вспыхнули шартрезовым светом.
— Ты наконец начинаешь понимать, — произнесло отражение голосом, который был одновременно его собственным и чужим. — Мы никогда не были врагами. Мы были разделены, искалечены, превращены в неполные версии единого целого. Ты — воплощение порядка, я — воплощение хаоса. Но порядок без хаоса мёртв, а хаос без порядка бесформен. Мы нуждаемся друг в друге, чтобы стать тем, кем должны быть.
Виктор сжал кулаки, сопротивляясь этой идее, этому откровению.
— Нет, — прошептал он. — Ты — зло. Ты разрушаешь, убиваешь, сеешь страдания. Я сражался с тобой тысячелетиями не для того, чтобы теперь принять тебя.
Отражение покачало головой, и даже через маску Крид чувствовал его снисходительную улыбку.
— Зло? Добро? Какие примитивные концепции для существа нашего уровня, — ответило оно. — Ты смотришь на мир глазами смертных, хотя давно перерос их мораль. Я не разрушаю — я трансформирую. Не убиваю — освобождаю. Не сею страдания — создаю возможности для роста через боль.
Виктор почувствовал, как внутри него нарастает странный резонанс — праматерия отзывалась на эти слова, признавая их часть истины, от которой он всегда бежал.
— Праматерия, — продолжило отражение, — это катализатор. Мост между разделёнными частями. Она не выбирает между нами, потому что для неё мы — одно целое, просто не осознающее своей целостности.
Крид прислонился к стене, чувствуя, как вся его картина мира, выстраиваемая тысячелетиями, рушится под напором этого откровения. Если Абаддон — часть его самого, то что это значит для его борьбы? Для его жертв? Для всех тех, кто погиб в их бесконечном противостоянии?
И что это значит для его семьи — для Изабель, Софии, Александра? Они любят лишь половину его существа, не зная о второй, тёмной стороне.
— Они никогда не примут… нас, — произнёс Виктор, впервые используя это местоимение, признавая возможность единства с тем, кого считал своим злейшим врагом.
Отражение в маске снова улыбнулось, и на этот раз в его улыбке была странная нежность.
— Они уже приняли, — ответило оно. — Разве Изабель не видит твою тьму и не любит тебя вопреки ей? Разве близнецы не унаследовали от тебя и свет, и тень? Они любят тебя целиком, даже те части, которые ты сам отрицаешь.
Виктор закрыл глаза, пытаясь осмыслить всё это. Тысячелетия борьбы, ненависти, противостояния — и всё это время он сражался с частью самого себя. Разделённый, расколотый, неполный.
Когда он открыл глаза, отражение в зеркале вновь стало обычным — его лицо, его глаза с голубым пламенем. Но теперь он замечал в этом пламени шартрезовые искры, которые всегда были там, но которые он отказывался видеть.
Праматерия внутри него успокоилась, словно достигнув какого-то равновесия. Энергетические капсулы, созданные кольцами Копья Судьбы, начали трансформироваться, не сдерживая древнюю силу, а интегрируя её в его сущность иным, более гармоничным способом.
Виктор оделся и вышел из ванной, чувствуя себя иначе — не просто усталым или обновлённым, а… более целостным. Словно часть его, долго отсутствовавшая, наконец вернулась домой.
Спускаясь по лестнице к своей семье, он знал: впереди долгий путь. Путь принятия, интеграции, становления тем, кем он всегда должен был быть — не просто Бессмертным, не просто носителем колец Копья Судьбы, но существом, объединяющим в себе порядок и хаос, созидание и разрушение, свет и тьму.
И, возможно, именно в этом единстве противоположностей и заключалась его истинная судьба. Не в бесконечной борьбе с внешним врагом, а в примирении с врагом внутренним, который никогда не был врагом, но лишь отвергнутой частью его самого.
* * *
А где-то высоко в тибетских горах, в затерянном монастыре, чьи стены из серого камня, кажется, вырастают прямо из скалы, а крыши, покрытые снегом даже летом, сливаются с облаками, происходит пробуждение.
В маленькой келье с единственным окном, выходящим на восток, открывает глаза человек, долгие годы пребывавший в глубокой медитации. Его серебристые волосы струятся по плечам, а лицо, несмотря на видимый возраст, сохраняет силу и решимость.
Виктор Крид — или тот, кто считает себя им — медленно поднимается с места, где провёл… сколько? Годы? Десятилетия? В сладостном забвении, в мире грёз, созданном невидимыми манипуляторами.
Он подходит к маленькому медному зеркалу, висящему на стене кельи, и смотрит в него. Из отражения на него глядит лицо, которое он знает всю свою бесконечно долгую жизнь. Но глаза… В глазах не осталось ни следа привычного голубого огня колец Копья Судьбы. Вместо него — ядовитый шартрезовый свет, пульсирующий, напоминающий о том, кто был его врагом тысячелетиями.
И вместе с этим — осознание. Ясное, холодное, болезненное понимание обмана, в котором он пребывал. Семья в Сполетто, близнецы София и Александр, любящая Изабель, интеграция с той частью себя, которую он называл Абаддоном… сладкий сон, иллюзия, созданная, чтобы удержать его, усыпить его бдительность, пока… что?
Но