— Ну иди, — пожал плечом инструктор.
Они прошли через салон-вагон перепуганного Майерсона. “Sorry, a little incident”, — на безукоризненном английском бросил Кошмин. Майерсон что-то лепетал про оговоренные условия личной безопасности. Пять вагонов, которые предстояло насквозь пройти до двенадцатого, показались Васильеву бесконечно длинным экспрессом. Мельком он взглядывал в окно, за которым тянулись все те же серые деревни; лиловая туча, так и не проливаясь, висела над ними.
В тамбуре двенадцатого вагона уже стояли три других проводника. Они расступились перед Кошминым. Васильев заглянул в коридор.
Половина окон была выбита, дверцы купе проломаны, перегородки смяты, словно в вагоне резвился, насытившись, неумолимый и страшно сильный великан. Крыша вагона слегка выгнулась вверх, словно его надували изнутри. Уцелевшие стекла были залиты кровью, клочья одежды валялись по всему коридору, обглоданная берцовая кость виднелась в ближайшем купе. Странный запах стоял в вагоне, примешиваясь к отвратительному запаху крови, — гнилостный, застарелый: так пахнет в пустой избе, где давным-давно гниют сальные тряпки да хозяйничают мыши.
— Три минуты, — сказал один из проводников. — Три минуты всего.
— Чем же они ее так… купили? — произнес второй, помладше.
— Не узнаешь теперь, — пожал плечами первый. — Не расскажет.
— Иди к себе, — обернулся Кошмин к Васильеву. — Покури пойди, а то лица на тебе нет. Ничего, теперь только Крошино проехать, а потом все нормалдык.
Мистер и миссис Куст
Когда Аня Холщевникова умерла после тяжелой и унизительной болезни, Бог превратил ее в куст.
Это было лучшее, что Он мог сделать в сложившихся обстоятельствах. Анин гражданский муж Слава этих обстоятельств не знал, не догадывался, как и от кого Аня получила роковое ранение, и теперь не то чтобы утратил веру, но шел в пустую квартиру от троллейбусной остановки в тягостном, горьком недоумении. Оба они находились с Богом в слишком тесном контакте, чтобы когда-нибудь усомниться в Его бытии. Даже сам их союз был нагляднейшим доказательством, потому что никто другой такого подстроить бы не мог, поэтому Слава не роптал и не сомневался, а просто не понимал. Три часа назад Аня отправила его за мороженым, и врач сказала: теперь все можно, бегите. А когда он вернулся, она уже остывала и самым теплым был калоприемник, тот самый, над которым они столько смеялись. И вот теперь он шел домой за всеми требующимися документами и платьем, и тут увидел куст и сразу его узнал, потому что еще вчера, когда он забегал домой переодеться, куста не было. Да и трудно было не узнать: среди лета он светился ярко-рыжим, потянулся цапнуть Славу за рукав, и общее выражение у него было вполне узнаваемое — он разводил ветками, говоря, что вот и опять мы вляпались, но ничего страшного, ты знал, на что соглашался.
С Аней всегда происходили истории, комические неприятности, внезапные отъезды, которых она никогда не могла объяснить: сегодня мы улетаем в Тбилиси. Я уже взяла билеты. Зачем? И у нас работа! Но мы не сделаем эту работу, если не улетим. И разводила руками — совершенно с тем выражением на лице, как у того идиотского паровоза из советского мультфильма, приучавшего детей к раздолбайству: если мы не увидим первых ландышей — восторженно пища, с придыханием, — мы опоздаем на всю весну! Она не все могла ему сказать, да больше того, не все она и знала: надо было отправить ее в Тбилиси, решить там весьма серьезное дело, но если Бог каждому своему агенту будет в деталях объяснять задание, у Него не останется времени на мониторинг. И потому Аня Холщевникова просыпалась с невыносимым желанием съесть мацони с медом именно на улице Табукашвили, нигде более, и они все бросали, летели туда, знакомились с массой интересных людей, которых она прямо-таки притягивала, причем спасали одну пару от развода, а с двумя другими регулярно обменивались рецептами. И ей было совершенно невдомек, что развод-то вовсе не был фатален, подумаешь, а вот обмен рецептами спасал человечество от катастрофы.
Слава не стал задавать вопросов, почему именно куст. Он правильно догадался, что от тех сил, которые давно за ней охотились, надежнее всего было прятать ее именно в таком обличии, а чтобы он уж точно не прошел мимо — поместить ее именно в том месте, где она иногда поджидала его с работы. Он побежал домой, схватил с балкона лопату и большой пустой горшок от сдохшего лимона, осторожно выкопал куст, насыпал сухой земли и отнес наверх, приговаривая про себя Бог весть откуда всплывшее в памяти: “Whose woods these are I think I know” — и действительно знал.
На похоронах Слава был удивительно спокоен. Пришло очень много народу, в том числе тех, кого он вообще не знал, тех, кто никогда ее не видел и только читал «Хронику выздоровления», как она назвала этот блог, даже не допуская иного исхода. Все были уверены, что Слава просто не понимает происшедшего, потому что если даже они, никогда ее не видевшие, так ее полюбили, — что должен чувствовать человек, который с ней прожил пять лет? Но никому и в голову не приходило, что этот человек получил дар, что ему предоставили утешение, что Господь не бросает своих и перевел Аню в ту форму существования, в которой ее никто не найдет, а Слава будет все понимать. Нельзя сказать, чтобы никто раньше не догадывался о такой возможности. В фильме «Фонтан» жену героя уже превращали в дерево, чтобы увезти на другую планету и там спасти. Но там дерево было скучное, безэмоциональное и почти не разговаривающее, потому что Даррен Аронофски все-таки не бог.
А здесь у куста было то же всегда радостное и слегка при этом виноватое выражение, которого Слава не встречал больше ни у кого, и даже заниматься она продолжала более или менее тем же. К Славе приходили друзья, и он был, разумеется, не дурак, чтобы сразу объяснять новое положение вещей, он просто говорил, что сидеть одному невыносимо, заводить собаку обременительно, поэтому он завел себе куст. И друзья хорошо его понимали, и это их дополнительно сплачивало, так что вокруг его горя образовались до конца года две пары, трудно сказать, насколько богоугодные, но у одной из них запросто мог родиться гений, а у другой как раз такой идиот, чтобы жизнь не казалась гению медом и у него был стимул творить.
Слава оставался на службе, и периодически ему приходилось выезжать в командировки. Он был не таким одаренным агентом, как Аня, но тоже ценным, и как минимум раз в месяц начальство отправляло его в дальние поездки, а иногда ему самому приходила странная фантазия посмотреть Иссык-Куль, и на службе не возражали — человек пострадал, надо развеяться. На время отлучек он оставлял кусту механическую поилку, то есть поливалку, которая дозированно вливала ему витаминную воду. Правда, в ноябре он все равно облетел, но Слава этого ждал и не огорчился. А весной случилось возрождение, как и положено, и Слава окончательно уверился, что их затея удалась: теперь ее догнать не могли.
Не сказать, чтобы они не пытались. Один раз — был страшный день с ледяным дождем — на лестничной клетке его поджидала темная личность, из тех, которые всем обликом своим внушают тревогу: он стал спрашивать, не здесь ли живет Аня. Вынь да положь ему Аню. Он утверждал, что давным-давно она его очень выручила и вот теперь он выкарабкался и желает поблагодарить. Видно было, однако, что ниоткуда она его не выручила, что он в такой же