– Думаю, прибегала она еще раньше.
Упавшая с неба капля оставила на загривке белого ослика темное пятнышко. Еще одна, влажная, но на удивление теплая, разбилась о встрепанную, нечесаную шевелюру самого Шелка.
– Хорошо, он раньше не начался, – проворчал Журавль, – хотя мне эта сырость в любое время не по нутру…
Внезапно осекшись, Журавль замер, и в тот же миг до ушей Шелка донесся частый треск выстрелов.
– Ложись! – завопил капитан за спиной.
Остальные его приказы заглушил грохот пулевого ружья одного из штурмовиков.
Веревка, еще минуту назад готовая соскользнуть с запястий под собственной тяжестью, словно бы затянулась натуго, едва Шелк попробовал освободить руки.
– Ложись, кальд! Ложись!
Соскользнув с седла, Шелк рухнул ничком в дорожную пыль. Одна из рук освободилась от веревочных петель сама собой, словно по волшебству. Реву пневмоглиссера вновь вторил треск – продолжительный, резкий, сухой: точно так же могла дребезжать о прутья клетки дранка в руке мальчугана исполинского роста, со всех ног мчащегося вдоль решетки.
Шелк поспешил вскочить на ноги. Журавль, тоже успевший освободить руки, обнял его за шею, и Шелк помог ему спешиться.
Вновь выстрелы… Жеребец капитана пронзительно, жутко заржал, взвился на дыбы, рванулся вперед, столкнув обоих в придорожную канаву.
– Левое легкое, – прохрипел Журавль.
Изо рта доктора струйкой потекла кровь.
– Ничего, ничего…
Задрав подол его рубашки, Шелк одним движением разорвал ткань снизу доверху.
– Азот…
Грохот пулевых ружей утонул в раскате грома. Казалось, боги высоко в небесах тоже стреляют друг в друга и гибнут. Дорожная пыль тут и там раздавалась, расплескивалась под ударами прозрачных дождевых капель величиной с голубиное яйцо.
– Сейчас перевяжем тебя, и все будет в порядке, – бормотал Шелк. – Все будет в порядке… рана вряд ли смертельна.
– Без толку, – сплюнув кровью, возразил Журавль. – Сделай вид… сделай вид, будто ты – мой отец…
Стена ливня накрыла обоих, словно штормовая волна.
– Я и есть твой отец, доктор.
Заткнув горячую, пульсирующую лунку в груди Журавля скомканным лоскутом, Шелк оторвал от рубашки доктора полосу ткани, чтоб наложить повязку.
– Кальд… азот возьми. Вот так.
С этими словами Журавль вложил в руки Шелка азот и распрощался с жизнью.
Склонившись над ним с бесполезной полосой ткани в руках, Шелк проводил его в последний путь, отметил, как содрогнулось в конвульсиях тело доктора, как закатились под лоб зрачки, как напоследок напряглись и тут же обмякли мускулы, и понял, что жизнь его кончена, что незримый исполинский стервятник, обличье коего в такие моменты принимает Иеракс, спикировал сквозь пелену проливного дождя с неба к земле, дабы схватить, оторвать от тела дух Журавля… и что сам он здесь, в придорожной грязи, преклоняет колени пред неземной сущностью невидимого божества. На его глазах кровь, толчками выплескивавшаяся из раны в груди Журавля, унялась, иссякла, а еще секунду-другую спустя ливень смыл ее дочиста.
Сунув азот Журавля за брючной пояс, Шелк нащупал в кармане четки.
– Властью мне данной ныне прощаю и разрешаю тебя, доктор Журавль, от всех грехов. Вспомни же слова Паса, рекшего: «Повинуйтесь воле моей, живите в мире, плодитесь и размножайтесь, и да не потревожит никто из вас печати моей. Так избежите вы моего гнева. Придите ко мне доброй волей, и все сотворенное вами зло вам простится»…
Однако печать Паса нарушали множество раз: разве не сам он собирал в бумажный фунтик остатки одной из них? А эмбрионы, комья истлевшей плоти, разбросанные среди остатков другой? Стоит ли ценить печать Паса превыше того, что вверено ее защите?
Новый раскат грома сотряс все вокруг, словно гнев Паса, обрушившийся на круговорот.
– «Придите ко мне доброй волей»…
Куда?
– «И все сотворенное вами зло вам простится»…
Тем временем пневмоглиссер стремительно приближался: рева воздушных сопел уже не заглушало даже буйство грозы.
– Знай же, о доктор Журавль, сын мой: помянутый мною Пас и все меньшие боги наделили меня властью простить тебя от их имени, и я ныне дарую тебе прощение каждой из совершенных тобою неправд, каждого твоего преступления. Все они перечеркнуты, вымараны из памяти.
Четки Шелка начертали средь хлещущих с неба струй знак вычитания.
– Прими мое благословение.
Стрельба прекратилась. Предположительно, и капитан, и оба штурмовика пали на поле боя. Позволят ли стражники даровать им Прощение Паса, прежде чем схватят и увезут его?
– Молю и тебя простить нас, живых, – как можно быстрее, безбожно частя, глотая слова, чего никогда не одобрили бы наставники в схоле, продолжал Шелк. – И я, и многие другие нередко поступали с тобой не по совести, доктор, причинив тебе бессчетное множество зол и обид. Не держи их в сердце, начни жизнь, следующую за жизнью, в невинности и чистоте, простив все тебе причиненное.
Где-то неподалеку трижды, почти без пауз меж выстрелами, грохнуло пулевое ружье. В ответ с другой стороны вновь затрещала скорострелка; в ладони от головы Журавля взвились над землей фонтанчики жидкой грязи.
Так, самое существенное…
– Я же властью мне данной навеки прощаю тебя, доктор Журавль, во имя всех бессмертных богов. Прощаю и разрешаю тебя от грехов во имя Всевеликого Паса…
«Как много их… целых девять имен с девятью почетными титулами», – подумал Шелк, охваченный ощущением, что на деле ни одно из них, даже имя самого Иеракса, хотя Иеракс-то, безусловно, сейчас здесь, рядом, не стоит ничего – даже упоминания.
– …а такоже Иносущего и всех меньших богов.
Умолкнув, он поднялся на ноги.
– Беги, мой кальд! – закричал некто перемазанный грязью, укрывшийся за тушей убитой лошади. – Беги, спасайся!
С этим кричавший устремил взгляд вперед и вновь выстрелил по пневмоглиссеру стражи, полным ходом мчащемуся к ним.
Подняв руки, Шелк обнаружил, что на одном из запястий до сих пор болтается веревка, которой его связывали, да не связали.
– Сдаюсь!
Азот за брючным поясом казался свинцовой чушкой. Хромая, оскальзываясь, увязая в грязи, щурясь под ударами хлещущего в лицо ливня, Шелк поспешил вперед.
– Сдаюсь! Я – кальд Шелк!
Небеса рассекла надвое молния, и в ее отсветах надвигавшийся пневмоглиссер на миг обернулся талосом, клыкастым гигантом с вытаращенными глазами, нарисованными на вороненой личине.
– Я – кальд Шелк! Если уж вам непременно нужно пристрелить кого-нибудь, стреляйте в меня!
Некто перемазанный грязью бросил пулевое ружье и тоже поднял руки над головой.
Пневмоглиссер замедлил ход. Под напором струй сжатого воздуха с земли навстречу ливню брызнули фонтаны грязной воды.
– По нам открыли огонь из засады, мой кальд. Но за тебя и Вирон мы готовы пойти на смерть.
Капитана в человеке, перемазанном грязью, Шелк, к немалому своему удивлению, узнал лишь по голосу.
Люк под турелью откинулся кверху, и из машины выпрыгнул офицер в щегольском мундире, немедля