– Александр Николаевич, напомните, пожалуйста, время наступления смерти убиенной.
Конечно, Софья прекрасно помнила все детали, касающиеся убийства, но почему бы не поиграть на нервах этого манекена? Оказывается, и ему ничто человеческое не чуждо: вон как вдруг взволновался!
– По заключению судмедэкспертов в интервале от 20.30 до 22.30.
Игорь Борисович напрягся, коснулся рукой ворота своей безукоризненно белой рубашки.
– И, значит, вы совершенно уверены, что она не приходила по конкретному делу или к конкретному человеку? – Софья мягко, но настойчиво продолжила. – Может, хотела встретиться с кем-то из жильцов? С мужчиной, например?
Хозяин квартиры на мгновение растерялся, затем слегка пожал плечами:
– Про мужчину я ничего не знаю.
– Да-а-а, у вас здесь действительно идеальный порядок. Никаких случайностей! Только, как ни странно, случайности имеют привычку случаться, когда их совсем не ждёшь, – голос Софьи звучал как раздумье, и она внезапно стрельнула в Емельянова пытливым взглядом, – Где и в какое время была ваша деловая встреча? Кто может подтвердить время и местонахождение?
Игорь Борисович, вероятно, ожидал, что подобные вопросы неизбежны, и хорошо подготовился, и даже не моргнув, тут же ответил:
– В кафе возле центрального парка. Со мной были… потенциальные клиенты… супружеская пара. Если потребуется, они подтвердят. Встреча началась около 20.30 и закончилась, наверное, в 22.50 – как раз к закрытию заведения.
– Данные клиентов? Фамилии, телефон, адрес? – задал короткие вопросы Данилин и с важным видом запыхтел над пометками в блокноте, а Софья Васильевна задумчиво произнесла:
– Как интересно…какое совпадение во времени! И такое странное, «уединённое» место для важных встреч. Вы сами пригласили туда своих клиентов?
Игорь Борисович нахмурился – его начали раздражать вопросы самозванного детектива.
– Это деловая практика: встречи проходят там, где удобно, но не на моей приватной территории. В дом ко мне не всякий вхож – если бы не этот вынужденный допрос, то ноги вашей здесь не было бы. Уж в гости я вас точно не пригласил бы! А чего тогда говорить о той несчастной… где я и где она?!
Софья кивнула, почувствовав непоколебимую уверенность в голосе и словах Игоря Борисовича, но в лице уловила тень тревоги, едва заметной, как блик от люстры на его безупречно отглаженной рубашке.
Но когда она повернулась к Данилину и хотела ему что-то сказать (или сделала вид, что хотела), Игорь Борисович вдруг обронил:
– Хотя, конечно, кто угодно может оказаться случайным свидетелем.
Софья перевела взгляд на Емельянова.
– Свидетелем чего, Игорь Борисович?
– Свидетелем чего угодно, Софья Васильевна. Разве не ясно? Кто-то мог видеть, как она прошла мимо, не больше. Я ведь уже сказал – меня не было ни в доме, ни на парковке. Поспрашивайте других, чьи окна выходят на парковку – толку будет больше.
Софья решила, что для первого раза вопросов действительно достаточно: пусть Емельянов успокоится и потеряет бдительность. На данный момент её интересовали только его алиби и психологический портрет, и ничего более. Тему про спонсорство модного бренда она оставила на будущее, не желая преждевременно раскрывать собранные козыри.
– Саша, проверь, действительно ли наш манекен был на деловой встрече в момент смерти девушки, – напутствовала она своего бывшего ученика за захлопнувшейся дверью. – А ты заметил, ни одной камеры ни над подъездами, ни на парковке? Ну, как говорится, главное, фасад сдали, а в остальном хоть трава не расти. А уж про безопасность… кому она вообще нужна, если для отчёта галочка поставлена?
Саша усмехнулся и кивнул.
– Да, камеры, а точнее, их полное отсутствие, мы ещё в первый день проверили. Умом Россию не понять!
– Данилин, да ты делаешь успехи! Кому принадлежит эта крылатая фраза, уже ставшая мемом? – бывшая учительница с улыбкой вскинула голову к лицу своего бывшего ученика.
– Тютчеву Фёдору, Софья Васильевна! Обижаете сомнением в моих познаниях. С таким учителем, как ВЫ, литература становится частью жизни.
Софья Васильевна улыбнулась и чуть склонила голову:
– Вот что значит талантливый ученик! Ну, Данилин, глядишь, ещё и меня когда-нибудь чему-то научишь. Возьмёшь в помошники на полставки? А то мне учительской пенсии не хватает.
– Какой помошник, Софья Васильевна? Вы уже мой Генерал! А я ваш скромный адъютант и оруженосец.
Честь быть опрашиваемым следующим выпала Василию Ивановичу Арсеньеву, бышему москвичу, модному, весьма высокооплачиваемому художнику и философу в одном лице. Он уверял, что искусство – это то, чего не понимают все остальные. Выглядел он как изрядно потрёпанная книга, которую давно никто не открывал, хотя при близком рассмотрении обложка книги оказалась эффектной и дорогой. Худощавый и сутуловатый, с длинными седыми волосами, сбегающими с головы в творческом беспорядке, он носил широкую шёлковую рубашку, которая когда-то была белой, а сейчас на ней расплылись застиранные цветные пятна; тёмно-зелёные вельветовые брюки, тоже замызганные красками, и на переносице круглые очки в тонкой позолоченной оправе. Одежда и внешний вид в целом казались небрежными, но это только подчёркивало образ человека, для которого материальное всегда вторично. Взгляд художника, задумчивый и устремлённый вдаль, как бы искал во всём заурядном то, что могло бы стать искусством. Восприятие мира Василием Ивановичем отличалось непроницаемой логикой, не до конца понятной окружающим. Острое чувство абсурдного и склонность видеть искусство в самых неожиданных местах выдавали в нём идеалиста и утописта, но в то же время добавляли лёгкой комичности в тех ситуациях, когда он порой всерьёз воспринимал то, что было очевидным только для него одного.
Не кружа вокруг да около, он сразу взял инициативу в свои руки и заявил:
– Да, я видел туфлю. Вторую туфлю. Видел со своей лоджии. Она валялась возле мусорного бака. Подумал, может стать частью артхаусной композиции. Прекрасная вещь! Символ упавшей мечты, не иначе. – Василий Иванович глубокомысленно вздохнул и сделал жест, будто собирался ухватить эту мечту за хвост. – Но пока я спускался с этажа и подошёл к мусорке, туфли уже не было. Значит, кто-то в этот момент проходил мимо и подобрал. Но кому ещё она могла понадобиться, кроме меня?
Софья Васильевна посмотрела на него, приподняв бровь.
– Символ упавшей мечты? Серьёзно? Василий Иванович, это всего лишь туфля возле мусорного бака.
– Ах, Софья Васильевна, – покачал он головой так же назидетельно, как если бы перед ним стоял неискушённый ученик, – вы смотрите слишком поверхностно. Для кого-то это мусор, а для художника – вдохновение. Представьте себе: туфля, ускользнувшая из ночи отблеском чьей-то вечерней сказки и попавшая в грязь реальности. Разве это не метафора? Это и есть жизнь.
– Жизнь? – Софья не смогла сдержать усмешку. – Возможно, но тогда я рада, что моя жизнь совсем не похожа