— Я знаю, — Искандаров тоже кивнул. Потом задумался. Вдруг спросил: — Разреши мне нескромный вопрос?
— Какой?
— Почему ты добил Нафтали?
— Нафтали серьезно ранил одного моего друга, — сказал я. — Возможно, теперь он не сможет ходить. Я обещал ему, что отомщу. Но это главная причина. Есть еще одна.
— Какая?
— Кем бы ни был человек, его стоит уважать хотя бы в момент его смерти.
Искандаров хмуро улыбнулся.
— И откуда у девятнадцатилетнего парня взялось такое отношение к смерти?
— Это длинная история, — ухмыльнулся я.
— Понимаю. Не каждая история должна быть рассказана.
— Верно.
— И все же, ты сдержал свое обещание, Саша. Потому я и решил попросить тебя об этом. Понимаю, перекладывать такой груз со своих плеч на чужие — несправедливо, но… Но у меня, кажется, нет больше иного выхода. Я не знаю, согласишься ты или нет. Доведется ли тебе возможность исполнить обещанное или нет. Но я…
Он осекся. Медленно пододвинул к себе табурет, на котором совсем недавно сидел я, а потом тяжело и медленно уселся на него сам.
— Я слишком устал. Я больше не в силах носить это в себе.
Искандаров вдруг погрустнел. На миг он показался мне совершенно разбитым. Сломавшимся. Но внезапно разведчик кривовато ухмыльнулся.
— Говорят, что когда космонавты в космос летают, то за один полет тратят столько здоровья, сколько им хватило бы на три года жизни. Вот и мне сейчас кажется, что в плену я все свое здоровье уже растратил. Боюсь, что даже на Амину его не хватит. Но когда я увидел тебя и твои дела, сразу понял — такой шанс я упустить не могу. И должен хотя бы попытаться донести до тебя свои мысли.
Я снова ничего не ответил разведчику. Только скрутил фотографию в трубочку и сунул себе в нагрудный карман.
Искандаров поднял на меня глаза. А потом тихо и с надеждой сказал:
— Спасибо, Саша.
— Ну, короче, это было прошлой зимой под Кандагаром, — Наливкин, сидевший на корточках, хохотнул и принялся чистить нож об голенище сапога. — Получили мы разведданные — якобы в кишлаке душманы склад с оружием организовали. Ну, мы, как обычно, ночью подобрались, засекли — стоит такая сакля, вся в щелях, дверь нараспашку, изнутри свет. И главное — пар валит, будто там паровоз топят.
Наливкин сделал театральную паузу, осмотрел всех слушателей. Ухмыльнулся.
— Видите, говорю? Это пороховые гары! Бармалеи там сидят и патроны при свете керосинки сушат!
Сегодня был последний вечер, когда «каскадовцы» прибывали на Шамабаде. Ночью они отбывали с нашей заставы.
По такому случаю офицеры договорились пожарить шашлыки. Участие в «пикнике» принимали свободные пограничники, «Каскад» почти в полном составе (Глушко с ранением увезли в госпиталь) и Жуков со своими танкистами.
Было тепло, но не душно. Злое афганское солнце уже клонилось к закату, и скоро на западе окрасит оно ярко-голубое небо красным заревом. А потом и вовсе исчезнет за вершинами Бидо. Тогда на мир опустятся серые прохладные сумерки.
Двое суток минуло с той ночи, как мы с Нарывом и «Каскадом» вернулись на заставу.
Той же ночью из отряда приехала пара «Шишиг» и УАЗик с офицерами.
Афганок и спасенных нами советских солдат загрузили в одну машину. Абади с Искандаровым — в другую. И тех, и других охранял пограничный конвой.
Из офицеров я знал только одного — особиста Рюмшина. Вместе с ним прибыли еще трое. Ни званий, ни их лиц я не рассмотрел в ночной темноте.
Знал только, что они вместе с Шариповым, Тараном и Пуганьковым на добрых два часа заперлись в канцелярии. Что-то обсуждали там.
Должно быть, неизвестные офицеры прибыли по душу Наливкина. Капитан группы спецназа отчитывался им о прошедшей операции.
К моему удивлению, меня больше не беспокоили, и Черепанов сказал, что мы с Нарывом можем идти отдыхать. Что на следующие два дня у нас назначены выходные.
К концу последнего нашего выходного мужики и решили пожарить шашлык. Проводить, так сказать, товарищей из «Каскада» в дальний путь.
Примитивный мангал, представлявший собой половину разрезанной вдоль железной бочки, покоился на двух парах блоков и исходил дымом.
Внутри подернулся сизым пеплом уголь. На шампурах, которые собственноручно изготовил Черепанов, жарилось душистое, вымоченное в уксусе с луком и чесноком, баранье мясо. Мясо шкворчало от жара углей. Истекало жиром, отчего угли задорно шипели.
По округе разносился аппетитный запах готовящегося мяса.
Местом отдыха нам сегодня послужила небольшая полянка, что развернулась в нескольких сотнях метров от заставы, у тренировочного стрельбища, расположенного под крутым глиняным валом, восходившим к одичавшему, заброшенному местными сливовому саду.
— Ну мы дали по строению двумя РГШками! — продолжал Наливкин. — Ба-бах! И, короче, ждем, когда начнется «распродажа» стволов со скидкой.
«Каскадовцы», рассевшиеся кто на принесенных кирпичах, кто на оставшихся от дров пнях, стали посмеиваться, вспоминая кульминацию.
Пограничники с танкистами разулыбались, внимательно слушая рассказ капитана.
Сидя на бревне рядом с развалившимся прямо на земле комтехом Бричкиным и сидевшим на какой-то кривой коряге Матузным, я отрезал кусочек поостывшего шашлыка. Кинул Булату.
Пес, лежавший у моих ног, тут же схватил в зубы упавший ему кусочек, принялся излишне старательно его жевать, широко разевая пасть.
— Ну, бабахнуло как надо! Хоть и мы чутка скосили, — продолжал Наливкин, стараясь сдержать смех. — Но хибара эта все равно развалилась. А потом, на тебе! Выползает из-под завалов голый дед!
Над поляной раздался дружный, но все еще робкий смех пограничников.
— Дед красный как рак, весь в мыле и давай нам орать: «Шайтан-арба!» А за ним еще двое — тоже в чем мать родила, только в чалмах. Один даже с мочалкой в руке — видимо, думал, что ею гранату отбить можно!
Все вокруг заржали. Даже редко улыбавшийся в последнее время Таран рассмеялся в голос. Черепанов и вовсе чуть не поперхнулся шашлыком.
— Оказалось, это была единственная баня на три кишлака. Душманы ее топили раз в неделю, по очереди. А пар — ну, так нормальные люди парились, а не порох сушили! — смеясь в голос, закончил Наливкин.
Солдатское, да и что греха таить, офицерское ржание грянуло еще громче. Когда все просмеялись, Наливкин вздохнул. Отпил кваса из помятой алюминиевой кружки. Потом добавил:
— А знаете, че самое позорное?