Он резко выпрямился на стуле, подался к нам и снова стал заглядывать нам с Шариповым в глаза.
— Я-то знаю, в чем дело! Они не доверяли мне! Держали на карандаше! Сначала я не был уверен, чем подорвал их доверие, но потом, кажется, понял, в чем могло быть дело.
— И в чем же? — вопросительно кивнул ему Шарипов.
— Я работал переводчиком на строительстве Кабульского Политеха. Специально делал ошибки при переводе описаний к чертежам здания, чтобы их перепроверяли и находили диверсии! Мне кажется, они узнали об этом! Но… Но я был слишком полезен им. Потому на меня решили давить через семью. Ч-чтобы я всегда оставался под контролем.
Абади сложил руки замком, поднял к груди и принялся потрясать ими при каждом слове:
— Я заложник ситуации. Лишь очередная жертва этой войны, понимаете? Я никогда не хотел во всем этом участвовать! Я… Я никогда не хотел, чтобы гибли люди… — Он замолчал и снова поник. Продолжил уже гораздо тише: — В семьдесят девятом я предупредил вашего майора Петренко о засаде у перевала Саланг. Вернее… Я… Я пытался предупредить, но не успел. Советские солдаты погибли.
Я не выдал своей подозрительности, только вернул Шарипову фотографию. Здесь Абади лгал. Лгал бесстыдно и убедительно, словно хороший актер. Да только я был на перевале Саланг в моей прошлой жизни. Общался с офицерами, что стояли там еще с семьдесят девятого. А потому знал — в то время там не было никакого майора Петренко, погибшего в засаде.
— Ну и скажите мне… — на выдохе произнес Абади, — какой мне смысл вам врать?
Мы с Шариповым молчали. Смотрели на Абади с каменными лицами.
— Нет мне смысла врать, — сказал он грустно и тихо. Потом, качая головой, добавил: — Пусть со мной сделают все, что угодно. Если подумать, я даже расстрела не боюсь. Я только надеюсь на то, что СССР поможет моей семье остаться в живых.
— Покажи шрам еще раз, — сказал я.
Этот вопрос застал Абади врасплох. Видимо, он решил, что мы уже прониклись его историей, раз уж молчим и не выражаем своего недоверия. А потому пакистанский шпион совсем не ожидал от меня подобного выпада.
— Да, конечно, — замешкался он лишь на мгновение, а потом снова задрал свою майку.
Я опустился на корточки, всмотрелся в светловатый на смуглой коже рубец, протянувшийся справа от грудины.
— В каком году, говоришь, ты его получил?
— В семьдесят четвертом.
— Больно он у тебя свежий для семьдесят четвертого, — сказал я, намеренно добавив голосу скептических ноток. — Какой-то почти розовый.
— На смуглой коже таким кажется, — шпион поторопился опустить футболку.
— М-да, — я поднялся. — На смуглой коже. Ну хорошо. А что ты там говорил про яд, что носил у себя в желудке?
— Ну… Подробностей я не знаю, — явно занервничал Абади, — капсула, не больше таблетки…
— Эта? — перебил я его, достав из кармана и показав маленькую белую капсулу в прозрачном пакетике.
Абади не сдержался. Глаза его расширились от удивления. Он, словно рыба, выброшенная на берег, открыл и закрыл рот. Потом, сжав губы, сглотнул.
— Что внутри? — спросил Шарипов.
Абади не сразу ответил на вопрос. Глаза его сделались остекленевшими, взгляд — отсутствующим.
— Значит… Нашли… — отрывисто проговорил он.
— Что это за капсула? Что внутри? — нажал Шарипов.
— Если ваш суд и не осудит меня на высшую меру… Теперь я все равно мертв, — пролепетал шокированный шпион.
— Не пытайся давить нам на жалость, Абади, — холодно проговорил я. — Сказочки свои слезливые будешь рассказывать в детском саду. Что внутри капсулы?
Абади медленно, как-то заторможенно посмотрел на меня. Моргнул. Столь же неторопливо и потерянно произнес:
— Микрофильм. А на нем — список имен агентов ISI. Тех агентов, которых перевербовала советская разведка.
Шарипов принялся быстро записывать что-то в свой блокнот, делать какие-то пометки. Я оторвал его от этого занятия и передал пакетик с капсулой. Особист торопливо спрятал его в карман кителя.
Потом я невзначай глянул на часы. Время оказалось удачным.
— И еще один вопрос, — сказал я. — Последний.
С этими словами я достал компас и извлек его из чехла. Открыл и передал шпиону. Тот нахмурился, медленно опустил взгляд и уставился на стрелку.
Не отрываясь от часов, я сказал:
— Вот. Сейчас. Смотри на стрелку.
Абади посмотрел. Когда она дернулась, он стиснул зубы так, что скрипнуло.
— Компас, — протянул я руку.
Абади, потерявший всякую волю к сопротивлению, послушно вернул мне подарок Наливкина.
— Тебе что-то известно об этом? Ваших рук дело? — спросил я.
Абади повременил с ответом. Казалось, он собирался с силами. Шарипова, вроде как, совершенно не интересовал наш с Абади разговор. Особист увлекся записями. Даже вновь достал капсулу, осмотрел и снова принялся черкать что-то в блокноте.
— Похоже на маяк. Передатчик, — сказал Абади.
Шарипов вдруг оторвался от своих записей, глянул на шпиона.
— Передатчик каждые десять минут генерирует кратковременный электромагнитный импульс, — закончил Абади.
— Ты поставил этот передатчик? — спросил Шарипов.
Абади покачал головой.
— Я не знаю ни о его назначении, ни о местонахождении. Я только слышал о подобных, — Абади пристально посмотрел мне в глаза, — что такие должны быть у ISI.
— Кто там? — раздался хрипловатый голос по ту сторону двери.
— Сержант Селихов. Разрешите войти, товарищ майор, — сказал я.
Несколько мгновений ответом была только тишина. Потом послышалось негромкое:
— Войдите.
Я открыл дверь. Петли скрипнули. Внутри небольшой комнаты лейтенанта Пуганькова стоял полумрак. Искандарова я застал сидящим на кровати. Майор решил не включать света. Единственным освещением здесь была старая керосиновая лампа, которую он поставил на придвинутый поближе к кровати обеденный столик.
— Вы что-то хотели, товарищ Селихов? — спросил Искандаров. Лицо разведчика при этом совершенно ничего не выражало.
Искандаров был странным человеком. Все то время, когда мы были «за речкой», даже у нас, в нашем небольшом отряде, его почти не было видно и слышно. Искандаров редко с кем-то говорил, редко привлекал к себе