Казалось, никто даже и не думал о том, чтобы проронить хоть слово. А еще казалось, что только сейчас все по-настоящему почувствовали, как вымотались за эти несколько суток.
* * *
Абади завели в небольшое темное помещение.
В темноте он не сразу понял, куда именно его привели. Только сухой воздух и запах смолистой древесины дали ему понять, что возможно это какая-то баня. Да и судя по лавкам, что были тут, у стен, это была именно она.
Абади едва держался. Желудок нестерпимо ныл. Саид то и дело чувствовал спазмы боли, которые уже невозможно было скрывать от окружающих.
Тем не менее советских пограничников, казалось, мало интересовало его самочувствие. Или по крайней мере они делали вид, что не интересуются им.
Еще до прибытия на заставу Абади заковали в наручники и провели предварительный досмотр.
После того как его завели в баню и включили там тускловатый желтый свет — раздели догола и забрали одежду.
Молодой, но кряжистый и широкоплечий офицер с волевой челюстью и маленькими внимательными глазами досматривал его лично.
Под тускловатым светом лампочки предбанника он, как Абади понял, начальник заставы в звании старшего лейтенанта, осмотрел тело пакистанского шпиона. Искал он старые и новые шрамы. Татуировки. Любые особые приметы. Второй — сухощавый и горбоносый прапорщик фиксировал слова своего начальника, делая записи о состоянии Абади в блокноте.
— На русском говоришь? — спросил начальник заставы холодным тоном.
— Да. Чуть-чуть говорю, — признался Абади без колебаний. А потом снова поморщился от боли.
Саида скрутил очередной спазм. Не отнимая рук от промежности, он согнулся, стараясь его перетерпеть.
Старший лейтенант терпеливо ждал, пока Саида отпустит. Конвоиры — вооруженные пограничники, стояли у входа в баню с каменными лицами.
— Неважно выглядишь, — проговорил начальник заставы строго. — Контузии? Переломы?
— Скорее… Скорее пищевое отравление. И еще обезвоживание…
Старший лейтенант смерил Абади взглядом. Помолчав немного, приказал:
— Два шага назад. Руки за голову и обернуться.
Абади с трудом исполнил приказ.
Дальше начальник заставы приказал ему зайти в парную. Абади подчинился и тут.
— Сейчас получишь одежду, — сказал старший лейтенант перед тем, как закрыть двери парной.
— Разрешите попросить еще кое-что… — Держась за живот, а второй рукой прикрывая пах, робко спросил Абади.
— Попросить чего?
— Воды. Желательно кипяченой и теплой. У меня сильное обезвоживание. По пути сюда мы экономили воду.
Начальник заставы поджал губы. Сузил глаза. Видимо, задумался. Потом вдруг приказал одному из пограничников:
— Алим.
— Я.
— Принеси кипяченой воды.
— Есть.
Абади не видел, как пограничник вышел из бани. Только слышал, как скрипнула и захлопнулась входная дверь.
— Сиди тихо и не безобразничай, — строго сказал Саиду начальник заставы.
А потом захлопнул дверь.
Абади услышал отчетливый щелчок щеколды.
— Слушаюсь, — тихо проговорил пакистанский шпион, а потом едва заметно, сквозь боль, улыбнулся одними уголками губ.
Глава 18
— М-д-а-а-а-а… — протянул Таран, выслушав доклад Наливкина. — Выходит, операция ваша вышла за пределы приказа.
— Ну уж уничтожение «Аиста» точно не входило в наши планы, — хмыкнул я.
— Работа в поле, — пожал плечами Наливкин. — А в поле редко всё идёт по плану.
С момента, как мы прибыли на Шамабад, прошло два часа. Мы собрались в канцелярии заставы. Операция закончилась, и теперь офицеров ждала муторная канцелярская работа.
Наливкин отчитывался Тарану о ходе операции. Готовил соответствующий отчёт своему начальству. Шарипов, в качестве представителя особого отдела, фиксировал доклад командира «Каскада» для КГБ.
Меня же вызвали, чтобы изъять трофейный нож Нафтали, но что важнее — для протокола. Ведь я последний, кто общался с командиром «Чохатлора» перед его смертью.
Причём последнее обстоятельство могло вызвать проблемы не только у меня, но и у всей команды. И я это знал с самого начала.
А тем временем всех «левых» людей, кто пересёк границу, уже доставили на Шамабад. Занялись и ими тоже.
Абади поместили под стражу. Остальных, кто прибыл с нами, тоже изолировали. Искандарова поместили в отдельное помещение на заставе, чтобы исключить любые контакты с окружающими до приезда уполномоченных офицеров из отряда.
Пуганьков даже любезно согласился отвести свою комнату советскому разведчику на эти несколько часов.
Оказалось, за время, пока нас не было, Таран выслал нерадивую супругу зампалита Светлану с заставы. Да не просто выслал, а сделал это по личной просьбе Пуганькова.
Конечно же, я не знал всех подробностей, но подозревал, что замполит, наконец, отрастил яйца и, устав от её выходок, решил отправить свою благоверную домой, к маме. Что в таком случае решили они делать с их браком — история умалчивала.
Хотя формально Светлана и не фигурировала в той истории с танкистом Симоновым, но слухи по заставе поползли быстро. И Тарану, и остальным пограничникам было ясно — она корень всех бед.
Изолировали также и афганок с спасёнными нами советскими солдатами. Но если Абади держали под вооружённой стражей, то их — нет.
Тахмиру с мамой и спасённых нами парней разместили на кухне до приезда людей из отряда. Заставский повар Гия Гарицавия даже накормил всех нехитрым, но сытным ужином.
Шарипов, сидевший на табурете перед столом Тарана, внимательно выслушал весь доклад Наливкина. Не перебивал.
Только когда капитан «Каскада» закончил, Шарипов сказал:
— Ну что? Думаю, теперь можно перейти к вещдокам, — с этими словами Шарипов глянул на меня, сидевшего на стуле у окна.
Я пожал плечами и встал. Пройдя к столу, положил нож, принадлежавший когда-то Нафтали, Тарану на стол.
На ножнах клинка засохла кровь. Она почти вся стёрлась, но кое-где в трещинках кожи остались тёмно-бурые прожилки.
— И… зачем ты забрал его с тела их главаря? — поинтересовался Таран.
— Он сам передал мне нож.
Наливкин глянул на меня и поджал губы. Капитан «Каскада» не спрашивал у меня ничего о ноже. Не спрашивал даже об обстоятельствах смерти Нафтали. В его докладе фигурировало лишь: «Командир „Чохатлора“ погиб в перестрелке».
Не спрашивал о нём и Шарипов. Тем не менее, когда я появился в мечети с ножом душмана в руках, взгляд его блеснул интересом. Теперь же в нём читалось ещё и сомнение.
Шарипов колебался. И я даже знал, какой конфликт разворачивался у него на душе.
— Отдал сам? — удивился Таран. — Как? Почему?
— Посчитал меня достойным, чтобы передать свою воинскую доблесть.
Таран вопросительно приподнял бровь.
— Традиции местных, — поспешил пояснить