— Ко мне, Булат, — бросил Селихов, а потом открыл дверь и вместе с псом они вышли из подвала.
Абади расслабился. Сгорбился. Потом покривился от боли, положив руку на вновь прихвативший живот.
«Кажется, это будет непросто, — подумал Абади, стараясь перетерпеть новый укол спазма, — нужно избавиться от этой штуки раньше, чем меня заберут на допрос».
Абади закрыл глаза. Пытаясь отвлечься от боли, что доставлял ему очередной спазм, он ушел в собственные мысли.
В подвале стояла тишина. Почти. Если напрячь слух, можно было различить едва уловимые шарканья. Где-то в темноте скреблась крыса.
* * *
К закату ветер немного поутих. Пыль осела. Мир из грязно-коричневого превратился в предсумеречный, закатно-красный.
Я был во дворе, сидел на большом камне у входа мечети, что, по всей видимости, когда-то рухнул сюда с крыши. Передо мной на плащ-палатке покоился разобранный автомат.
Я накрутил протирку на шомпол, принялся чистить канал ствола своего АК.
На улицу вышел Наливкин. Он достал свои папиросы, подкурил. Затянулся и выпустил облачко сизого, прозрачного дыма.
— Закуришь? — протянул он мне пачку папирос.
— Спасибо, товарищ капитан. Не курю.
— Забыл совсем, — Наливкин кривовато ухмыльнулся, сунул пачку в карман. — Остальные, вон… Сигареты из зубов не выпускают вторые сутки. Нервы глушат. У Звады вообще голос уже почти на полтона ниже стал. А как пришел к нам, голосок был звонкий, как у пацана.
Наливкин рассмеялся. Только как-то горько и не очень весело. Потом вздохнул, сощурившись, уставился на солнце, медленно заходившее за горы.
— Слушай, Сашка, — сказал вдруг Наливкин после недолгого молчания. — А ты к нам, случаем, не хочешь? У нас личный состав по большей части офицерский, но и срочникам место есть. Особенно таким самородкам, как ты.
Я вздохнул, заглянул в ствол, чтобы проверить, как очистилось.
— Снова предлагаете?
— Предлагаю, — хмыкнул Наливкин. — Ты ж пойми. Такому как ты на заставе не место. Ты у нас, в спецназе, больше пользе Родине принесешь. Да и сам быстро поднимешься по службе. А Шамабад? А что Шамабад. Застава, каких много. Там парни и без тебя справятся. Чай, не дураки сидят. Свое дело знают.
— Товарищ капитан, — начал я, немного помолчав, — вы когда-нибудь видали, как ломается плотина?
— Плотина? — Наливкин, казалось, даже удивился. — Это ты к чему?
— Сначала трещина, — продолжил я. — Потом вода. Потом вода слабое место находит, и пошло-поехало.
— Это ты про границу?
— Граница наша защищена. Но наши враги ее усердно ковыряют. Стараются не трещину, а целую дыру сделать. Как недавно на Шамабаде. И тогда мы им не дали. Отстояли свое.
— Я слыхал, — Наливкин покивал, — ты и в том бою отличился. Организовывал оборону. Но знаешь, что я тебе скажу? Ты своей спиной всю границу не закроешь.
— А мне и не надо, — я улыбнулся, поднял на Наливкина глаза. — Мне всего-то на всего достаточно быть там, где надо. И кажется мне, что место мое покамест на Шамабаде.
— Кажется ему, — усмехнулся Наливкин.
— Вот скажите мне, — продолжил я, — вы почему меня послушали? Тогда, в первый раз, когда мы Нафтали взяли. И во второй. Когда «Аистов» стравили друг с другом. Вы гляньте на меня. Любой офицер типа вас скажет: «Юнец неопытный, и года в кирзачах не отходил». А вы мне поверили. Даже больше — доверились.
— Ну… — Наливкин задумался. — Я видал тебя в деле. Да и…
— И?
— И интуиция подсказывала, что ты свое дело знаешь. Непонятно мне откуда, но знаешь.
— Вот. Чуйка, — я кивнул. — И мне чуйка подсказывает, что ничего еще не кончено. Потому и мне рано оставлять Шамабад.
Наливкин молчал. Когда докурил свою папиросу, снова достал следующую. Дунул в нее и вложил в губы.
— Значит, нет?
— Нет.
— Ну что ж. Вижу, не переубедить мне тебя, — Наливкин поджал губы.
Потом он задумался на полминутки. Внезапно убрал папиросу за ухо, принялся шарить в кармане.
— Ну раз уж так, то прими хотя бы это. Чтобы осталось у тебя от нас какая-то добрая память.
Наливкин достал из кармана потёртый кожаный чехол, изъеденный временем, но всё ещё крепкий, как старая солдатская кожа. Медленно, почти с благоговением, он раскрыл его. Достал и передал мне.
На мою ладонь лег тяжеленький латунный диск, покрытый потускневшей чёрной эмалью.
Это был немецкий маршевый компас Busch.
На крышке, под слоем потертостей, угадывалась гравировка — «Busch M.40», а чуть ниже — крохотный орёл, почти стёртый от частого касания пальцев.
Я щелкнул большим пальцем — крышка открылась с чётким металлическим звуком, обнажив зеркальную пластину под ней.
Внутри, под толстым выпуклым стеклом, лежал лимб с тончайшими делениями — цифры, чёрточки, углы, выведенные с немецкой педантичностью. Стрелка, синеватая у основания и алая на конце, замерла почти мгновенно, будто и не было тряски.
— Немецкий. Трофейный, — улыбнулся Наливкин. — Отец с войны привез. Передал мне. Я думал тоже сыну передать. Да вот только…
Капитан «Каскада» ухмыльнулся.
— У меня две дочки. Им такие игрушки без надобности.
Я глянул на Наливкина.
— Я не привык получать такие ценные подарки, не даря что-то взамен.
— Глупости, Саша, — покачал головой Наливкин. Потом замолчал и вздохнул. Повременив, продолжил: — Этот компас, он точный. Надежный, несмотря на возраст. Из любого дерьма выведет. И ты нас, Сашка, сегодня из дерьма вывел. Такой подарок — безделица по сравнению с тем, что ты совершил для меня и моих ребят.
Наливкин хитровато хмыкнул и добавил:
— Бери. А то обижусь.
Я притворно и иронично закатил глаза. Капитана такое мое выражение повеселило. Он сдержанно рассмеялся.
— Ну что? — сказал он. — Заканчиваем наш турпоход? Топаем до дому, до хаты?
Когда я глянул на компас, чтобы закрыть его, стрелка внезапно скакнула на юго-восток. На мгновение указала ровно туда, где за горами и Пянджем лежала застава Шамабад.
Я нахмурился, поджал губы.
— Компас не ошибается, говорите? — холодно сказал я Наливкину.
Глава 16
Стрелка компаса, справно указывавшая на север, снова дрогнула. На миг она указала по направлению на Шамабад и опять скакнула в правильное положение.
— Частенько ты поглядываешь на компас, а? — улыбнулся